Запад всегда заимствует у Востока. После крестовых походов европейцы стали настолько просвещёнными, что даже начали пользоваться вилками и мыть руки с мылом перед едой. Запад смотрит на Восток с восхищением и с недопониманием, что не мешает ему перенимать то, что ему хочется и так, как хочется. Так было всегда и так всегда будет. На Западе обывательское представление о России нас, россиян, шокирует и обижает. Запад думает, что Россия - это медведи на улицах, мороз, шапки-ушанки, блины и матрёшки. Из нашей великой культуры они знают только три имени - Чехов, Толстой, Достоевский, которых считают нашими тремя китами. Как же должны обижаться на запад (то есть, на нас) китайцы? Из великой многовековой культуры мы взяли моду на фэн-шуй; музыка ветра да черепашки счастья и достатка продаются по сходной цене на прилавках наших магазинов. Мы знаем только три брэнда - Книгу Перемен, Конфуция да искусных в бою монахов Шао-Линя. Американцы же в свою очередь, возмущаются, что на западе от них, в Японии, приняли только хай-тек, джинсы и гамбургеры. И ещё обиднее для американцев, когда западный (для них) суровый сибирский мужик в бане говорит: "Обдай-ка", имея в виду шайку с холодной водой, а вовсе не отличного писателя Апдайка. Западный обыватель, падкий на сладкое, всегда будет "западать" на что-нибудь эдакое, особенное, восточное, упрощать это, делать для себя удобоваримым и превращать в массовое. Поэтому Запад всегда будет находиться в западне ложных представлений о Востоке.
Потому что искусство поэзии требует слов,
я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой,-
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.
Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф - победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя,-
это чувство забыл я.
В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто, туалеты невест - белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -
деревянные грелки.
Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.
Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам.
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -
тут конец перспективы.
То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор - не кричать же слугу -
да чешу котофея...
То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем - все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.
Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.
Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
чтоб спросить с тебя, Рюрик.
Зоркость этих времен - это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене. И не князя будить - динозавра.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зеленого лавра.
Декабрь 1969
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
