Имя «Адриан» слишком сложно звучало для российского уха, поэтому молдаванина называли просто – Андрей.
Как он очутился в нашей стране, история умалчивает. Сам герой на этот вопрос отвечал по-разному. То, по его словам, привезла его в столицу москвичка. Он заработал на квартиру, потом уехал от жены, оставив её с жильем и ребенком. В другой раз рассказывал, будто живет здесь со времен Советского Союза. Как отслужил в Афгане, приехал сюда, так и остался. Якобы дома все равно никого из близких в живых не осталось. Потом уверял, что родители живы, есть у него и пять братьев-сестер, которых он регулярно навещает, привозит гостинцы и деньги – мол, в Молдавии заработка нет, и если бы не он, близкие давно бы умерли от голода. Потом начинает жаловаться, что всю зарплату отбирает любовница. В общем, любил он сочинять.
Еще больше нравилось ему выпивать. Но и до работы был охоч. За день мог выполнить столько, сколько троим не осилить. Не всегда аккуратно, правда, работал, но быстро – это точно. К слову, занимался строительством: клал кирпич, штукатурил, белил, красил, строгал… Руки откуда надо у него росли.
Правильно выросло, видимо, и еще одно устройство. За которое (а может и за ласку – кто их, баб-дур знает) любили его женщины. Целых две. Обе русские. Обеих звать Маринами.
- Ты их по именам выбирал, чтоб не путать? – посмеивались собутыльники.
Андрей добродушно улыбался и рассказывал очередное приключение, которое якобы (а может и правда) с ним на неделе приключилось.
Внешне он чем-то походил на сказочного Карлсона. Такой же невысокий, плотный, живой, с ярко-рыжими волосами, которые задорно торчали в разные стороны, как бы он ни старался их пригладить.
- Пайтём, пайтём, – странно пришёптывая, обращался к очередному приятелю, придерживая за рукав и маня в ближайший магазин, за бутылкой спиртного.
Акцент вызывал веселый смех, после которого отказываться от приглашения было бы странно. Тем более, что с Андреем скучать не приходилось. Он не только щедро потчевал байками, но и позволял над собой смеяться, никогда не обижаясь на шутки. Легко тратил свои деньги, щедро давая на чаевые, занимая приятелям. Быстро избавившись от них, так же легко занимал у других. Отдавать забывал. Но и долги не спрашивал. Жил как бабочка-однодневка, не особо заботясь, что день грядущий уготовил.
- Зарапотаю, – играл он мышцами и озорно улыбался.
О старости не думал. Может и не рассчитывал заглядывать так далеко, а может и не собирался жить столь долго. Умудрившись после очередной попойки потерять паспорт, он так же безалаберно отнесся к его восстанавлению.
- А сачем? – искренне удивлялся, когда его спрашивали, получил ли документы.
Вроде и правда он ему был не нужен. Законы не нарушал, с участковым здоровался за руку, без работы не сидел, на родину возвращаться не собирался. Ну не оставлять же Марин! Да те бы и не отпустили.
Знакомые не раз наблюдали, как приводили женщины гулену домой, ведя его за руку и что-то серьезно рассказывая по пути. Чтобы вернуть непутевого, они не ленились съездить в другой район города. Одна Марина, светловолосая, жила в Западном, а вторая, шатенка, в Северном жилом массиве, и обе не стеснялись съездить к сопернице, чтобы, выждав удобный момент, умыкнуть молдаванина. Тот никогда не сопротивлялся, шел следом как послушный телок. Неделю пахал, принося деньги блондинке, потом, позволив себя увести другой, так же верно нес деньги ей. На расспросы разводил руками и расплывался в улыбке:
- Апеих люплю, опе хорошие.
Как-то раз Андрей исчез. Не было его неделю, другую, третью. Марины побледнели, осунулись и даже немного сдружились, внезапно сплоченные общим горем. Приятели рассуждали:
- Видать, домой подался.
О плохом думать не хотелось.
И что вы думаете? Объявился. Худой, грязный, голодный, несчастный, но – живой!
Рассказывал всем одну историю. Будто позвал его отделывать дом один армянин.
Кто ж отказывается от денег? Стал Андрей работать «бистра», про обеды забыл, приступал к отделке с рассветом, выпадал в сон на закате. Хозяин приносил еду, развлекал разговорами – что еще надо? На пятый день оказалось, что надо молдаванину бутылочку пива перед сном. Армянин слышать не захотел о пьянстве.
- Работай! Бистра!
Прошло еще два дня, пришла пора получить первую выплату.
- Э, дарагой, патом! Закончи все, заплачу втрое!
Андрей заподозрил неладное, стал требовать свои кровные здесь и сейчас – никаких «патом»! Армянин позвал пятерых дюжих родственников. Те молдаванина затолкали в сарай, заперли на замок.
- Патом! – раздалось знакомое в дверную щель.
Наутро молдаванин приступил к работе уже под присмотром троих «помощников» хозяина. В руках те держали палки. Высокий забор и замок на воротах пресекали всякие мысли о побеге – в пару секунд такие препятствия не преодолеть.
Но Андрей не сдавался.
- Я ше воевал, я там вышил, и тут не пропату! – рассказывал потом приятелям за бокалом пива.
Спустя пару недель, ночью, ему удалось расшатать замок на двери сарая. Тихо выбравшись во двор, он, спустя 10 минут уже был на воле и во весь дух мчался к ближайшей из любовниц – шатенке.
- Так что ж это получается, тебя рабом сделали? – удивлялись знакомые.
- Пытались, та. Тенег не заплатили. Сайми сто руплей?
Недоверчиво пожимая плечами (кто его знает, может опять все выдумал), все же занимали.
Говори. Что ты хочешь сказать? Не о том ли, как шла
Городскою рекою баржа по закатному следу,
Как две трети июня, до двадцать второго числа,
Встав на цыпочки, лето старательно тянется к свету,
Как дыхание липы сквозит в духоте площадей,
Как со всех четырех сторон света гремело в июле?
А что речи нужна позарез подоплека идей
И нешуточный повод - так это тебя обманули.
II
Слышишь: гнилью арбузной пахнул овощной магазин,
За углом в подворотне грохочет порожняя тара,
Ветерок из предместий донес перекличку дрезин,
И архивной листвою покрылся асфальт тротуара.
Урони кубик Рубика наземь, не стоит труда,
Все расчеты насмарку, поешь на дожде винограда,
Сидя в тихом дворе, и воочью увидишь тогда,
Что приходит на память в горах и расщелинах ада.
III
И иди, куда шел. Но, как в бытность твою по ночам,
И особенно в дождь, будет голою веткой упрямо,
Осязая оконные стекла, программный анчар
Трогать раму, что мыла в согласии с азбукой мама.
И хоть уровень школьных познаний моих невысок,
Вижу как наяву: сверху вниз сквозь отверстие в колбе
С приснопамятным шелестом сыпался мелкий песок.
Немудрящий прибор, но какое раздолье для скорби!
IV
Об пол злостью, как тростью, ударь, шельмовства не тая,
Испитой шарлатан с неизменною шаткой треногой,
Чтоб прозрачная призрачная распустилась струя
И озоном запахло под жэковской кровлей убогой.
Локтевым электричеством мебель ужалит - и вновь
Говори, как под пыткой, вне школы и без манифеста,
Раз тебе, недобитку, внушают такую любовь
Это гиблое время и Богом забытое место.
V
В это время вдовец Айзенштадт, сорока семи лет,
Колобродит по кухне и негде достать пипольфена.
Есть ли смысл веселиться, приятель, я думаю, нет,
Даже если он в траурных черных трусах до колена.
В этом месте, веселье которого есть питие,
За порожнею тарой видавшие виды ребята
За Серегу Есенина или Андрюху Шенье
По традиции пропили очередную зарплату.
VI
После смерти я выйду за город, который люблю,
И, подняв к небу морду, рога запрокинув на плечи,
Одержимый печалью, в осенний простор протрублю
То, на что не хватило мне слов человеческой речи.
Как баржа уплывала за поздним закатным лучом,
Как скворчало железное время на левом запястье,
Как заветную дверь отпирали английским ключом...
Говори. Ничего не поделаешь с этой напастью.
1987
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
