К вечеру жара немного спала. С Хайфского залива потянуло томной прохладой. Под большой, пышной, раскидестой акацией, украшенной жёлтыми, сверкающими свечками, детвора выбивала палкой пластиковую бутылку. Что-то вроде русских городков. Детский шум не мешает жителям двора смотреть телевизор и общаться между собой. Из многих окон видны женщины, не скрывающие своего ожидания. Наконец, во двор въезжает автопикап. Из мощного рупора раздаётся петушиный крик:
-Кукареку! Кукареку!
На пронзительный призыв сбежались пышнотелые изральтянки. Небольшая очередь образовалась у задней дверцы, где в вафельных картонках, лежали аккуратно сложенные куринные яйца. И где по сходной, доступной цене, женщины преобретали такой важный продукт для дома. Хозяин, под петушиный крик, быстро и толково реализовывал свежий товар. Гортанный голос по магнитофону продолжал рекламную тираду:
- Бейцим триот! Бейцим триот! (Яйца свежие)
- Бейцим триот! Бейцим триот!
И далее с нажимом на последнем слоге:
- ЯйцА! ЯйцА!
- Бейцим триот! Бейцим триот!
- ЯйцА! ЯйцА!
-Бейцим триот!
- ЯйцА! ЯйцА!
- Кукареку! Кукареку!- издаёт уходящий, почти пустой пикап...
Юрка, как ты сейчас в Гренландии?
Юрка, в этом что-то неладное,
если в ужасе по снегам
скачет крови
живой стакан!
Страсть к убийству, как страсть к зачатию,
ослепленная и зловещая,
она нынче вопит: зайчатины!
Завтра взвоет о человечине...
Он лежал посреди страны,
он лежал, трепыхаясь слева,
словно серое сердце леса,
тишины.
Он лежал, синеву боков
он вздымал, он дышал пока еще,
как мучительный глаз,
моргающий,
на печальной щеке снегов.
Но внезапно, взметнувшись свечкой,
он возник,
и над лесом, над черной речкой
резанул
человечий
крик!
Звук был пронзительным и чистым, как
ультразвук
или как крик ребенка.
Я знал, что зайцы стонут. Но чтобы так?!
Это была нота жизни. Так кричат роженицы.
Так кричат перелески голые
и немые досель кусты,
так нам смерть прорезает голос
неизведанной чистоты.
Той природе, молчально-чудной,
роща, озеро ли, бревно —
им позволено слушать, чувствовать,
только голоса не дано.
Так кричат в последний и в первый.
Это жизнь, удаляясь, пела,
вылетая, как из силка,
в небосклоны и облака.
Это длилось мгновение,
мы окаменели,
как в остановившемся кинокадре.
Сапог бегущего завгара так и не коснулся земли.
Четыре черные дробинки, не долетев, вонзились
в воздух.
Он взглянул на нас. И — или это нам показалось
над горизонтальными мышцами бегуна, над
запекшимися шерстинками шеи блеснуло лицо.
Глаза были раскосы и широко расставлены, как
на фресках Дионисия.
Он взглянул изумленно и разгневанно.
Он парил.
Как бы слился с криком.
Он повис...
С искаженным и светлым ликом,
как у ангелов и певиц.
Длинноногий лесной архангел...
Плыл туман золотой к лесам.
"Охмуряет",— стрелявший схаркнул.
И беззвучно плакал пацан.
Возвращались в ночную пору.
Ветер рожу драл, как наждак.
Как багровые светофоры,
наши лица неслись во мрак.
1963
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
