Мой отец был достаточно замкнутым человеком, хорошо известным в правительственных и научных кругах. Апофеозом его карьеры стал развод с красавицей-женой, выбранной вышестоящим руководством и заботливо предложенной талантливому изобретателю в качестве украшения ведомственной квартиры. Развал подобной семьи был равносилен самоубийству. Ничего, думал отец, сначала простят, потом забудут. Так и случилось. Забыли…
Годы прозябания вдали от столицы, голод и крохотная промерзшая квартирка сделали свое дело: отец окончательно замкнулся в себе и почти не реагировал на окружающих. Книг в доме хватало, однако многие так и достались мне со «склеенными» страничками. Я помню отца уже стареющим и отчаявшимся – поздний ребёнок от немолодой женщины был ему совершенно не нужен. Единственное, что хоть как-то возвращало человека к реальности, была тоненькая самиздатовская книжечка стихов Высоцкого – «Нерв». Потом дома появились хрипящие записи на огромных бабинах, а позже – первые магнитофонные кассеты. И отец внезапно ожил. Начал собираться в Москву, хлопотать за перевод на прежнюю работу, договариваться за квартиру для небольшого перепуганного семейства…
Лет через десять, идя по вечерней улочке к той же крохотной квартирке, отец резко остановился, посмотрел на меня, как будто видел впервые в жизни, и вдруг сказал:
- Знаешь, а я ведь чуть с Высоцким не познакомился…
Моё отношение к Владимиру Семёновичу было странным, привлекали только несколько баллад и потрясающие театральные постановки. Увлечение «Вертикалью» было еще впереди, недосмотренное «Место встречи» с завидным постоянством меняло телеканалы и время трансляции. Но сама мысль, что идущий рядом со мной сутулый человек мог быть знаком с Высоцким, повергла в шок.
Все оказалось прозаично: приехавший в Москву «политический» был принят крайне холодно. Не выезжать, не разглашать, должность с понижением, лишение наград, о переводе семьи не может быть и речи…
Заливая водкой крушение надежд, отец невзначай спросил у приятеля, нет ли новых записей Высоцкого.
- А в чём проблема? Поехали к нему в гости, заодно и подпишет.
Дверь открыла взбешенная Марина, ненавидевшая шумные ватаги володиных друзей, которые вваливались к нему в квартиру в любое время суток.
- Опоздали. Ушел в театр.
- Какая она?
Отец непонимающе смотрел на меня.
- Ну, Марина Владимировна. Какая она в жизни?
Кажется, вопрос застал его врасплох.
- Да я и не помню. Обычная актриса, симпатичная вроде… На Аллочку похожа…
Разговор тут же был переведен на другую тему, отец никогда не рассказывал о первой жене. Мне вдруг показалось, что мы все куда-то отчаянно опоздали.
Вспомнилось это через много лет, когда Алла приехала на похороны моего отца. Она оказалась властной и слегка надменной женщиной, которую практически не тронул возраст. Мы не были знакомы, ее фотографии остались в заснеженной столице вместе с прошлой отцовской жизнью, но с первого же взгляда пришло понимание – это она.
Подошла. Долго смотрела на осунувшееся лицо лежащего человека, как будто хотела запомнить до мельчайших подробностей. Ни слезинки. Каменная маска приличия. Руки удивительно спокойны.
Потом так же медленно отошла к стене…
Было странно видеть мою мать, суетившуюся рядом. В ее нервных движениях проступил весь кошмар последних десятилетий, вечное ожидание этого мраморного призрака, стоявшего сейчас у стены, и смотрящего на нас всех из другой, далекой жизни…
И только потом, когда водитель старенького служебного автобуса просигналил о своем прибытии, Алла вдруг дернулась вперед, придерживая закрывающуюся входную дверь. Наши взгляды встретились… Мне вдруг показалось, что я вижу Марину. Сходство было разительным: именно так смотрела Влади с экрана телевизора. Именно такой она была, говоря: «Только присутствие моих собак помешало мне покончить с собой».
Удивительно, что о своих близких мы почти ничего не знаем. Люди годами живут рядом, ходят, думают, дышат тем же воздухом, но остаются совершенно незнакомыми.
Алла уехала от нас почти сразу и больше не появлялась. Моя мать отказалась говорить о ней, и только через несколько лет случайно выяснилось, что первая жена отца больше не вышла замуж. Она ждала до последнего. А Марина Влади, на которую Аллочка так похожа, до сих пор считает себя вдовой Высоцкого, даже несмотря на последующее замужество.
Когда волнуется желтеющее пиво,
Волнение его передается мне.
Но шумом лебеды, полыни и крапивы
Слух полон изнутри, и мысли в западне.
Вот белое окно, кровать и стул Ван Гога.
Открытая тетрадь: слова, слова, слова.
Причин для торжества сравнительно немного.
Категоричен быт и прост, как дважды два.
О, искуситель-змей, аптечная гадюка,
Ответь, пожалуйста, задачу разреши:
Зачем доверил я обманчивому звуку
Силлабику ума и тонику души?
Мне б летчиком летать и китобоем плавать,
А я по грудь в беде, обиде, лебеде,
Знай, камешки мечу в загадочную заводь,
Веду подсчет кругам на глянцевой воде.
Того гляди сгребут, оденут в мешковину,
Обреют наголо, палач расправит плеть.
Уже не я – другой – взойдет на седловину
Айлара, чтобы вниз до одури смотреть.
Храни меня, Господь, в родительской квартире,
Пока не пробил час примерно наказать.
Наперсница душа, мы лишнего хватили.
Я снова позабыл, что я хотел сказать.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
