Мы - юннаты, мы - счастливые ребята
Нашей солнечной страны!
М. Матусовский
-Если бы у тебя был цветик-семицветик, ты что загадал бы? - Толик выдернул из земли сухой колосок, оторвал от него кончик и подул через полую соломинку на муравья. Муравей отлетел в сторону.
- Вслух или про себя? - Витя приложил к уху кулак, в котором жужжал трутень.
- Ну, про себя, - это укромное место в лесу у небольшого стоячего пруда Толик приметил ещё вчера, когда дед показывал ему деревню. В пруду водились жабы, которых не разрешала трогать бабушка, потому что от жаб бывают бородавки. Что такое бородавки восьмилетний Толик не знал, но решил, что в том месте, которого коснётся жаба, вырастут волосы. Как маленькая борода.
- Если про себя, то я сначала бы загадал, чтобы в меня влюбилась Ленка Егорова, - Витю привезла в деревню бабушка, чтобы он немного окреп после частых зимних простуд.
- А потом что?
- А потом, - Витя достал из кармана катушку белых ниток, сделал петлю, просунул в неё лапку трутня и затянул. Трутень зажужжал и взлетел, потянув за собой нитку. - А потом бы я загадал, чтобы у меня все молочные зубы сразу поменялись на взрослые, без боли чтоб.
- А я люблю крутить зуб, когда он "на ниточке"! Ух ты, ух ты, смотри! - на склизский берег, прямо перед носом Толика, вылезла большая жаба. - Давай её словим!
- Давай! - Витя сомкнул пальцы правой руки над очередным трутнем на цветке. - А бородавки? Ты же сам говорил...
- Подумаешь, бородавки! - Толик поднял из травы красный сачок, которым он собирался наловить бабочек для школьной коллекции. - Надо просто поссать на руку, тогда ничего не вырастет.
_ А если жаба тебя укусит? - теперь на нитках у Вити были два трутня. Они летали влево-вправо, и нитки перекрещивались и запутывались. - А у меня два воздушных змея!
- Жабы не кусаются, ты чё! У них зуб нету, - Толик осторожно опустил сачок на жабу. - Поймал, поймал! А теперь чего?
- Тащи её на берег! - Витя засуетился и стащил с себя майку. - Давай в майку её завернём!
Жаба оказалась на редкость спокойной и сидела на майке без движения.
- А Саня Ветров рассказывал, что они с пацанами жабу через жопу надували и в футбол ею играли, - Толик взял свою соломинку. - Надуем?
- А она не лопнет? - Витя опасливо разглядывал пупырчатую жабью шкуру.
- Ты чё, - Толик вставил жабе в зад соломинку, - она же резиновая!
Надувалась жаба легко, легче воздушного шарика. Вначале она немного поквакала, выпучивая глаза, а потом, наверное, привыкла. Во всяком случае, когда раздулась величиной с маленькую дыню, квакать перестала, и, из-за вздутого живота лёжа на боку, только подрыгивала лапами и вытягивала длинные пальцы .
- Хватит, наверное, - Толик вынул из жабы соломинку. - А давай её в воду кинем и посмотрим, что будет!
Жаба забавно плюхнулась в пруд, покружилась вокруг себя, и четырёхлапым тёмно-зелёным мячиком осталась лежать посередине водоёма.
- Поссать надо, - сказал Толик, - чтобы бородки не выросли на руках.
- А я не трогал жабу! - Витя углядел нового трутня и поймал его в кулак.
- Всё равно надо, - уверенно сказал Толик. - Ты жабу в свою футболку заворачивал, тебе через кровь может передаться.
- Ладно, пойдём, - Витя привязал к кусту уже трёх "воздушных змеев". - А куда идти?
- Давай ссать на муравейник! Только сначала на руки, а то вдруг писи кончатся!
Муравьи разбегались в стороны и ныряли в крохотные отверстия муравейника, но две горячие
струйки мочи настигали их и смывали с муравьиного холмика вниз.
Толик вытер мокрые руки о траву, натянул шорты и поковырял в муравейнике тонкой палкой.
- Видишь, сколько их там!
- А они наши писи пить будут? - Витя был на целый год младше Толика и ничего не знал о муравьях. - Что они вообще едят?
- Они едят всё маленькое: маленьких мух, маленьких кузнечиков, маленьких червяков, - зато Толик знал уже всё обо всех, потому что закончил первый класс.
- Нужно теперь их покормить, - Витя заметил в траве кузнечика и ловко накрыл его сложенной в горсть ладонью. - Нате, ешьте!
Он сунул кузнечика головой в муравейник и протолкнул пальцем внутрь.
- Пошли бабочек ловить! - Толик вытряхнул из сачка остатки тины.
- Ты лови бабочек, а я - трутней, - и Витя побежал к жёлтым цветам на поляне.
Вскоре мальчики усердно трудились над своей добычей: Витя затягивал нитяные петли на лапах трутней, вынимая одного за другим из спичечного коробка, и теперь у него была уже целая эскадрилья - тринадцать жужжащих и рвущихся в небо коричневых, с жёлтым пятном на спине, пчелиных самцов.
У Толика работа была посложнее: он вынимал из банки пойманных бабочек, прижимал их указательным пальцем левой руки к картонке и, расправив бабочкины крылья, правой рукой протыкал её тельце швейной булавкой. Бабочка оказывалась пришпиленной к картонке. Какое-то время она ещё трепыхалась, пытаясь взмахнуть крыльями, но потом затихала. Иногда, - по неосторожности, не по злобе! - Толик отрывал у бабочки крыло, и тогда сердобольный Витя, оторвав и второе, ненужное уже, относил останки бабочки к муравейнику.
- А у нас в туалете жил паук с длииинными лапами, - вспомнил Толик, - если у него лапу оторвать и положить её на пол, она двигается, как живая!
- Знаю, знаю! - Витя обрадовался, что ему знакомо хоть что-то из того, о чём говорит Толик. - Этот паук называется косиножка! Когда его лапа двигается, нужно кричать: коси-коси, ножка! Коси-коси, ножка! Накоси мне, ножка, денежек немножко!
- А я вижу птичкино гнездо, - Толик встал и, подойдя к невысокому дереву, захлопал в ладоши. Из кроны вылетела небольшая птица. - Видишь, вот оно, невысоко.
Гнездо было свито из сухих колосьев и лежало на середине ветки, растущей буквой "Y".
- Давай посмотрим, что там внутри? - Витя принёс длинную палку и ткнул ею снизу в гнездо. Палка легко поддела плетёную плошку, и та бесшумно упала на траву. В гнезде сидели два пёстрых желторотых птенца.
- Какие хорошенькие! - Витя посадил одного себе на ладонь. - Я возьму его домой.
- Я тоже возьму, - Толик вынул второго птенца из гнезда. - Только у нас дома кошка, она его может съесть.
- Какие всё-таки дети у нас добрые, просто золотые сердечки! - Витина бабушка чаёвничала на веранде с бабушкой Толика.
- Да, дети чýдные, - согласилась та. - Птенчиков спасти хотели, жаль, что кошка их съела. Но вы, Анна Сергеевна, Вите не рассказывайте, расстроится мальчик.
- Что вы, Наталья Михайловна, такие ужасы детям рассказывать! Вы-то Толику тоже не говорите. Скажем - прилетела мама ихняя и забрала птенчиков в лес. - Анна Сергеевна отхлебнула чаю. - Варенье у вас вкусное!
- А то! Вишня в этом годе уродилась...
Когда мне будет восемьдесят лет,
то есть когда я не смогу подняться
без посторонней помощи с того
сооруженья наподобье стула,
а говоря иначе, туалет
когда в моем сознанье превратится
в мучительное место для прогулок
вдвоем с сиделкой, внуком или с тем,
кто забредет случайно, спутав номер
квартиры, ибо восемьдесят лет —
приличный срок, чтоб медленно, как мухи,
твои друзья былые передохли,
тем более что смерть — не только факт
простой биологической кончины,
так вот, когда, угрюмый и больной,
с отвисшей нижнею губой
(да, непременно нижней и отвисшей),
в легчайших завитках из-под рубанка
на хлипком кривошипе головы
(хоть обработка этого устройства
приема информации в моем
опять же в этом тягостном устройстве
всегда ассоциировалась с
махательным движеньем дровосека),
я так смогу на циферблат часов,
густеющих под наведенным взглядом,
смотреть, что каждый зреющий щелчок
в старательном и твердом механизме
корпускулярных, чистых шестеренок
способен будет в углубленьях меж
старательно покусывающих
травинку бледной временной оси
зубцов и зубчиков
предполагать наличье,
о, сколь угодно длинного пути
в пространстве между двух отвесных пиков
по наугад провисшему шпагату
для акробата или для канате..
канатопроходимца с длинной палкой,
в легчайших завитках из-под рубанка
на хлипком кривошипе головы,
вот уж тогда смогу я, дребезжа
безвольной чайной ложечкой в стакане,
как будто иллюстрируя процесс
рождения галактик или же
развития по некоей спирали,
хотя она не будет восходить,
но медленно завинчиваться в
темнеющее донышко сосуда
с насильно выдавленным солнышком на нем,
если, конечно, к этим временам
не осенят стеклянного сеченья
блаженным знаком качества, тогда
займусь я самым пошлым и почетным
занятием, и медленная дробь
в сознании моем зашевелится
(так в школе мы старательно сливали
нагревшуюся жидкость из сосуда
и вычисляли коэффициент,
и действие вершилось на глазах,
полезность и тепло отождествлялись).
И, проведя неровную черту,
я ужаснусь той пыли на предметах
в числителе, когда душевный пыл
так широко и длинно растечется,
заполнив основанье отношенья
последнего к тому, что быть должно
и по другим соображеньям первым.
2
Итак, я буду думать о весах,
то задирая голову, как мальчик,
пустивший змея, то взирая вниз,
облокотись на край, как на карниз,
вернее, эта чаша, что внизу,
и будет, в общем, старческим балконом,
где буду я не то чтоб заключенным,
но все-таки как в стойло заключен,
и как она, вернее, о, как он
прямолинейно, с небольшим наклоном,
растущим сообразно приближенью
громадного и злого коромысла,
как будто к смыслу этого движенья,
к отвесной линии, опять же для того (!)
и предусмотренной,'чтобы весы не лгали,
а говоря по-нашему, чтоб чаша
и пролетала без задержки вверх,
так он и будет, как какой-то перст,
взлетать все выше, выше
до тех пор,
пока совсем внизу не очутится
и превратится в полюс или как
в знак противоположного заряда
все то, что где-то и могло случиться,
но для чего уже совсем не надо
подкладывать ни жару, ни души,
ни дергать змея за пустую нитку,
поскольку нитка совпадет с отвесом,
как мы договорились, и, конечно,
все это будет называться смертью…
3
Но прежде чем…
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
