Странной погоде конца марта 2013 года посвящается...
У моего сына-старшеклассника на все случаи жизни имеется поговорка. Вот и в это воскресное утро, разлепив ото сна очи и глядя в круговерть снега за окном, он бурчит:
- Пришел марток - надевай семь порток.
И отворачивается к стенке.
Муж спрашивает:
- Экстрима хочешь?
- Нет, - отвечаю я. - А что ты имеешь в виду?
- Выйти на улицу.
- А у меня есть выбор?
Выбора у меня нет. Собаку я завела добровольно, теперь добровольно одеваюсь и тащусь во двор. Нашей спаниельке Мадаме плевать, какая погода. Сын делает вид, что глубоко спит, муж в депрессии от того, что грачи не прилетели.
На лестнице стоят дворники-таджики, Фирдавс и Файзуллох, греют руки на батарее. Здороваюсь. Сочувствую.
- Да! - говорят. - Весна что-то холодный! Снега болно многа!
Мадама рвется вперед.
Подъездная дверь не открывается - с той стороны ее засыпало снегом. Видно, давно дворники греются. Мадама лает, все-таки девять утра, терпеть уже невмоготу. Сверху спускается Фирдавс, наподдает двери могутным плечом. В лицо бьет заряд ледяного ветра. Фирдавс широко улыбается, придерживает дверь, пока Мадама и я выбираемся наружу.
Да, не сказать, чтобы это было похоже на весну-красну. Вместо солнца - тяжелые тучи, вместо пьяного западного ветра - крутящий снег, вместо машин - высокие сугробы, из которых кое-где выглядывает то зеркальце заднего вида, то кусочек фары. Перед домом ни скамейки, ни оградки палисадника. Ровное белое поле. Мадама прыгает в него и сразу проваливается по уши.
Навстречу бегут два знакомых мопса. Это Людка из соседнего дома, мы с ней когда-то вместе учились, теперь каждый день собак выгуливаем. Мопсы, как трактора, по целине борозды прокладывают, Людку сзади подгоняет ветер, и кажется, будто она тундру на собачьей упряжке рассекает.
- Привет! - кричит Людка. Мопсы ее устали и притормозили возле ямы, в которой барахтается Мадама. - Чудесный день! - хохочет моя подруга. - Какое сегодня число? - спрашивает она, будто не знает.
- Двадцать четвертое марта! - кричу я сквозь ветер, будто верю, что она не знает.
- Точно марта? А не декабря? Что-то у меня ощущение предновогоднее! Сейчас дома гирлянд понавешаю, вечером индейку запеку, будет у меня внеплановый Новый год! Или Рождество!
- А что - это идея! - поддерживаю я. - Двадцать четвертое мартобря - новое Рождество! Да здравствует погода!
Мадама выбирается из прорытой ею траншеи и затевает возню с мопсами. Мы с Людкой отпускаем собак с поводков, идем по двору и обсуждаем мировые проблемы. Снег замел плечи наших зимних пальто, мопсы становятся невидимыми, стоит им отбежать шагов на двадцать, и только рыжая Мадама выдает их местонахождение. Становится холодно. Я обнаруживаю, что у меня первый раз за всю зиму замерзли в перчатках руки. Но что поделаешь - соблюдаю традицию первого марта убирать подальше всю самую теплую одежду: шубу и пуховые варежки. А этой зимой я варежки и не надевала ни разу. И только сегодня это осознала.
Обойдя двор, мы с Людкой видим махонький тракторишечко с ковшом, и я рассказываю, что этот тракторишечко - мой ночной кошмар. Каждый раз после снегопада он аккурат в полпервого ночи грузит снег под моим окном, причем трясет ковшом над самосвалом так, что грохот слышно кварталов, наверное, за пять. И сегодня ведь, гад, опять приедет.
Людка цепляет на мопсов поводки, и мы расстаемся. Я смотрю ей вслед и думаю, что Людка вполне может устроить сегодня праздник по поводу снегопада. Может, и мне подумать?
На обратном пути мое внимание привлекают мои же ботильоны. Крепкие, фасонистые, удобные - я замечательно проходила в них всю зиму. А сегодня они полны снега.
Фирдавс и Файзуллох уже скребут снег. Они чистят пятый подъезд, а в первом уже снова намело. А в шестом цепочка глубоких следов и колеи от санок.
Я с трудом открываю дверь, и мы с Мадамой попадаем в теплое нутро подъезда. Поднимаемся по лестнице, и я думаю, а не послать ли мне моих мужчин за индейкой. Все-таки праздник - конец мартобря.
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: — Господь вас спаси! —
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, все-таки Родина —
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.
Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала: — Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.
«Мы вас подождем!» — говорили нам пажити.
«Мы вас подождем!» — говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
1941
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
