Гений, прикованный к чиновничьему столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением при сидячей жизни и скромном поведении умирает от апоплексического удара
Окулист охнул, увидев мои глаза, пострадавшие в жестокой крапивной дуэли, отругал, промыл, выписал рецепт на примочки и велел придти завтра. Назавтра все выглядело почти прилично. И, всё же, доктор решил заглянуть в глаза поглубже, сперва закапав какой-то дряни и обождав, пока всё окончательно не расплылось у меня перед глазами. Заглянул и, почему-то, радостно сообщил о своем открытии: «Сильная врожденная дальнозоркость, особенно слева, сложный астигматизм». «Как? У неё, ведь, отличное зрение, единица» - взволновалась Паша. «Да, да, компенсаторная сила глазных мышц. Но годам к тридцати наденет очки». Так оно и случилось. Компенсаторная сила ослабла с годами. Врожденный дефект проявился сполна.
А к чему это я? Да к тому, что в какой-то момент, тоже годам к тридцати, я поняла, что не люблю Дни Рождения, ни свои, ни чужие, не люблю ни получать подарки, ни дарить их. Странно, раньше мне это, вроде, нравилось. Что случилось? Проявился врожденный дефект? И тогда я вспомнила. Не врожденный, конечно, нет, а …
Случилось так. Я вернулась в Питер из провинции от тетки. Мы, отец и трое детей, были очень бедны. Зарплаты отца и пенсии на детей в связи с потерей кормильца хватало только на еду и основные бытовые мелочи. У меня не было ни игрушек, ни новой одежды, вечно чьи-то обноски. И вот, однажды, одноклассница пригласила меня и еще одну девочку на День Рождения. Па…- сказала я - мне нужен подарок. Денег нет - ответил отец - ты же знаешь. Я знала. Больше не просила. А с собой от Паши я привезла единственную мою игрушку. Это был сувенир, который тетке подарили ученики на восьмое марта. Лисёнок из яркого оранжевого поролона, натянутого на хитроумно выгнутую проволоку сидел в коробочке с прозрачной крышкой. Я обожала его, иногда вытаскивала, держала, снова осторожно помещала внутрь, закрывала. Особенно мне нравились длинная мордочка с черным пупсиком на носу и то, что он сидел как бы за стеклом (это была тоненькая такая прозрачная бумажка).
Я взяла лисёнка и пошла на День Рождения.
Не знаю, был ли это, действительно богатый дом, но мне он показался волшебным дворцом. Натертый до блеска паркет, шторы с кисточками, рояль, а сверху на нем фарфоровая, вся в маленьких цветочках «лодка», застеклённый шкаф с книгами, ну, и прочее всякое такое. Папы там не было, а мама накрыла для дочки праздничный стол, усадила нас и села сама. Вкусностей на столе было страшно много. Я вручила Верке своего лисёнка. Ой, - сказала Верка - а коробочка порвалась - и вытащила игрушку. Ой, - сказала Верка - проволока торчит. И я поняла, вдруг, что лисёнок то старый, потрепанный, а я этого и не замечала. Вторая девочка принесла какой-то совершенно роскошный подарок, а мама тоже подарила что-то невероятное. Мама взяла лисёнка и сказала, - ой, какой хорошенький - и куда-то унесла. Я поняла, что больше никогда его не увижу, и что он совершенно не нужен ни Верке, ни её маме. Потом мы ели, и Верка вдруг сказала,- ой, а ты, что не моешь уши? Я мыла уши. Но у меня был псориаз, а я тогда еще даже и не знала об этом, и в ушах, наверное, были какие-то его следы. Я покраснела – очень жарко стало щекам. Вера! - строго сказал мама, что ты такое говоришь, это не грязь, это же… Она не знала, что это. Я подавилась тортом.
Идя домой, я не плакала, просто мне было очень плохо, и, к тому же, мутило от непривычной еды. А потом я забыла об этом, забыла надолго. Наверное, счастливая сила здоровой психики утопила историю глубоко в памяти на долгие годы. Тем более, что на подобные ДР меня больше никто не звал, а в старших классах другой уже школы повышенное мальчишеское внимание почти компенсировало бедность одежды в сравнении с другими девочками.
Да… Эх, спасибо тебе, бедный мой Серенький, которого я так и не полюбила. Спасибо, милый, за то, что на глазах у всей честной компании, ты пел дрожащим, ломким голосом «а у неё следы проказы на руках…» и всё норовил поцеловать мой жуткий, псориазный локоть.
Зверинец коммунальный вымер.
Но в семь утра на кухню в бигуди
Выходит тетя Женя и Владимир
Иванович с русалкой на груди.
Почесывая рыжие подмышки,
Вития замороченной жене
Отцеживает свысока излишки
Премудрости газетной. В стороне
Спросонья чистит мелкую картошку
Океанолог Эрик Ажажа -
Он только из Борнео.
Понемножку
Многоголосый гомон этажа
Восходит к поднебесью, чтобы через
Лет двадцать разродиться наконец,
Заполонить мне музыкою череп
И сердце озадачить.
Мой отец,
Железом завалив полкоридора,
Мне чинит двухколесный в том углу,
Где тримушки рассеянного Тёра
Шуршали всю ангину. На полу -
Ключи, колеса, гайки. Это было,
Поэтому мне мило даже мыло
С налипшим волосом...
У нас всего
В избытке: фальши, сплетен, древесины,
Разлуки, канцтоваров. Много хуже
Со счастьем, вроде проще апельсина,
Ан нет его. Есть мненье, что его
Нет вообще, ах, вот оно в чем дело.
Давай живи, смотри не умирай.
Распахнут настежь том прекрасной прозы,
Вовеки не написанной тобой.
Толпою придорожные березы
Бегут и опрокинутой толпой
Стремглав уходят в зеркало вагона.
С утра в ушах стоит галдеж ворон.
С локомотивом мокрая ворона
Тягается, и головной вагон
Теряется в неведомых пределах.
Дожить до оглавления, до белых
Мух осени. В начале букваря
Отец бежит вдоль изгороди сада
Вслед за велосипедом, чтобы чадо
Не сверзилось на гравий пустыря.
Сдается мне, я старюсь. Попугаев
И без меня хватает. Стыдно мне
Мусолить малолетство, пусть Катаев,
Засахаренный в старческой слюне,
Сюсюкает. Дались мне эти черти
С ободранных обоев или слизни
На дачном частоколе, но гудит
Там, за спиной, такая пропасть смерти,
Которая посередине жизни
Уже в глаза внимательно глядит.
1981
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
