В действительности все не так, как на самом деле (с)
Я проснулся от того, что малыш теребил мое ухо. Вначале раздражение нарастало во сне. Я дергал головой и пытался избавиться от непонятного ощущения – от щекотки, до несильной боли. Причем, как всегда это бывает, смутное беспокойство зарождалось на заднем плане, сон все еще превалировал, не отпускал, но раздражение клином взрезало его хрупкую плоть и, наконец, вовсе прогнало вон. Какого… Малы-ы-ыш! Хитрюга! Так это ты меня будишь? Сладкий мой! А где мама? Спит?.. Хм. Спит… А почему я, а не она? Ты голоден?! Ну да, голоден. Тогда, тем более, она. Смотри, как сладко спит… просто завидно. Я потянулся, зевнул со страшной силой (она мне так не позволяет – говорит, соседей распугаю) и посмотрел на солнце. День был изумительный, и ворчать- рычать просто не было сил. Ладно, спит, так спит, я, так я. Даже интересно. С юности едой не занимался. Я отвесил малышу отцовского шутливого тумака и занялся утренним туалетом, соображая при этом, что принести на завтрак… Мы все любители мяса. Нет, конечно, я могу съесть какую-нибудь рыбку или травку. Но первое, когда уж совсем есть нечего, а второе, когда болен. Моя жена специалист по лечебным травам, да и я не дурак в этом смысле (впрочем, как и во всех остальных). Я даже на интуитивном уровне разбираюсь, что мне нужно, а что нет. Что полезно, а что вредно. Так, думая о чем-то своем, я шел от дома. Редкие встречные раскланивались и расшаркивались передо мной. Или просто шмыгали прочь, завидев издалека. Я давно привык к этому и не обращаю на этот пиетет никакого внимания. Меня не проймешь ни лестью, ни учтивостью. Я от этого не стану ни задиристей, ни мягче, ни жестче. Это и есть сила и уверенность… Вот и мои угодья. Шаги стали мягче, мысли улетучились, задача остро всплыла в мозгу, и я превратился в машину – биологическую мощную и опасную машину. Ба!!! Вот и она – удача!
Пять секунд.
Три.
Две.
Я замер…
Пора!!!
Я срываюсь с места, оскалив пасть и выпуская когти. Мои острые громадные когти протыкают дубленую шкуру зебры, я заваливаюсь на бок, пытаясь ее свалить. Задние лапы вспарывают брюхо. Я подтягиваюсь на передних к загривку, и половина шеи зебры исчезает в моей пасти.
Хрусть…
Дело сделано. Зебра лежит у моих ног, подергиваясь в агонии. Я смотрю жадно в глаза – они покрываются поволокой, как бельмом. Все, они мертвы. Звенящая тишина вокруг… Слышна только пульсирующая струйка крови, все еще бьющая из артерии уже всего лишь мяса, и мерный стук моего собственного здорового сердца. Раскаленный песок жадно глотает красную влагу. Однако, полдень, подумал я, успокаиваясь. Зебра, так зебра. Не все же соседей гонять.
Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето.
С дроботом мелким расходятся улицы в чоботах узких железных.
В черной оспе блаженствуют кольца бульваров...
Нет на Москву и ночью угомону,
Когда покой бежит из-под копыт...
Ты скажешь - где-то там на полигоне
Два клоуна засели - Бим и Бом,
И в ход пошли гребенки, молоточки,
То слышится гармоника губная,
То детское молочное пьянино:
- До-ре-ми-фа
И соль-фа-ми-ре-до.
Бывало, я, как помоложе, выйду
В проклеенном резиновом пальто
В широкую разлапицу бульваров,
Где спичечные ножки цыганочки в подоле бьются длинном,
Где арестованный медведь гуляет -
Самой природы вечный меньшевик.
И пахло до отказу лавровишней...
Куда же ты? Ни лавров нет, ни вишен...
Я подтяну бутылочную гирьку
Кухонных крупно скачущих часов.
Уж до чего шероховато время,
А все-таки люблю за хвост его ловить,
Ведь в беге собственном оно не виновато
Да, кажется, чуть-чуть жуликовато...
Чур, не просить, не жаловаться! Цыц!
Не хныкать -
Для того ли разночинцы
Рассохлые топтали сапоги,
Чтоб я теперь их предал?
Мы умрем как пехотинцы,
Но не прославим ни хищи, ни поденщины, ни лжи.
Есть у нас паутинка шотландского старого пледа.
Ты меня им укроешь, как флагом военным, когда я умру.
Выпьем, дружок, за наше ячменное горе,
Выпьем до дна...
Из густо отработавших кино,
Убитые, как после хлороформа,
Выходят толпы - до чего они венозны,
И до чего им нужен кислород...
Пора вам знать, я тоже современник,
Я человек эпохи Москвошвея, -
Смотрите, как на мне топорщится пиджак,
Как я ступать и говорить умею!
Попробуйте меня от века оторвать, -
Ручаюсь вам - себе свернете шею!
Я говорю с эпохою, но разве
Душа у ней пеньковая и разве
Она у нас постыдно прижилась,
Как сморщенный зверек в тибетском храме:
Почешется и в цинковую ванну.
- Изобрази еще нам, Марь Иванна.
Пусть это оскорбительно - поймите:
Есть блуд труда и он у нас в крови.
Уже светает. Шумят сады зеленым телеграфом,
К Рембрандту входит в гости Рафаэль.
Он с Моцартом в Москве души не чает -
За карий глаз, за воробьиный хмель.
И словно пневматическую почту
Иль студенец медузы черноморской
Передают с квартиры на квартиру
Конвейером воздушным сквозняки,
Как майские студенты-шелапуты.
Май - 4 июня 1931
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
