Больше всего на свете он любил кошек. Он считал их высшими существами, намного добрее и умнее людей. Он считал, что котяти падают с Луны и говорил, что это научно доказано. Однажды они встретились после долгой разлуки, мчали по Ялтинской трассе на такси, остановились, чтобы купить вина, он в щёлкнул фотоаппаратом, но сфотографировал не её, а рыжего котёнка, который сидел на крылечке. Тогда она начала ревновать к кошкам.
Кошкин был гитаристом-виртуозом. Последнее время много пил, однажды во время аномальных морозов потерял ключ от квартиры и замёрз, ему отняли восемь пальцев на руках. Она не могла на это смотреть, долго не могла. Инструмент пришлось оставить, стал писать электронную музыку, подбирал звуки на компьютере так, что гитара звучала чистенько и вживую.
Жили почти отдельно. Изредка переписывались. Она так же мыслила его с неповрежденными руками, видела, как перебирает он струны в бешеном танце своей вечной агонии-любви к музыке, и спокойно засыпала. Стала больше общаться, приобрела подруг. Особенно одна ей очень нравилась, моложе её, безумно похожая на неё внешне и такая же дура в молодости. Чувствовала, что Поликарп тоже запал на неё. Даже встречался с ней в её воображении. Скоро её жизнь стала мучительна, она только и делала, что следила за ними, перестала спать, сердце надрывно ревностно вздрагивало. Соперницу явно хотелось стереть с лица земли и немедленно, она придумывала ей смерти, одна краше другой. Кошкин устроил подружке склеп и безропотно провожал её туда каждую ночь, то пьяную, то бездыханную.
Написал пару романов. Союз Писателей писал кипятком. Опубликовал за границей, так ему было удобнее и веселее. Имя его начинало греметь.
Подружка с повадками клептоманки, ранее воровавшая у неё кольца и деньги, теперь своровала Кошкина – последнюю её любовь и отраду. У Кошкиной тоже было кое-что написано, милая бездарность решила уклептоманить и это, предложила Поликарпу несколько проектов постановки старинных, любимых ими обоими семейных рассказов. Кошкин обезумел (у него снова были руки) и согласился.
Кошкина не спала. Только легкое забытьё прерывало её мучения. Скоро она украдёт всё, это глобальная клептомания, она украдёт всё, мою судьбу, моё имя, и даже смерть. Но она почему-то знала, что любви там нет, что Поликарпа предадут при первой возможности. Чем-то он Союзу Писателей всё же не угодил. Система смертных приговоров выносилась общим голосованием на закрытых заседаниях семёрки старейших. Клептоманка уже входила в их число, как же – пассия Кошкина. Её подпись была третьей, ни малейшего сопротивления. Хотя к этому времени она знала о его любовницах в Неаполе и Мадриде, круг их рос, цивилизация Кошкина процветала. Скоро любая девушка, только дозрев до половых отношений, мечтала о Кошкине, мечтала носить эту фамилию. Кошкин ликовал. Тут и пронесся слух, что Кошкин погиб.
Кошкина усмехнулась и не поверила, купила под новый год два новых кольца – голубой топаз – пусть будут твои слёзки, и розоватый рубин – пусть будет твоя кровь. Кольца надела на левую руку, как подошли, топаз на указательный палец, а рубин на безымянный – вдовий. Письма от Поликарпа стали приходить чаще.
Слухи в девичьем королевстве разрастались, выяснилось, что у Кошкина есть настоящая жена и разводится он не собирается. Мадам Кошкина не ликовала, она не знала, как он поступит с девушками Неаполя и Мадрида. Мадрид он сжёг. Неаполь затопил.
Кошкиной предложил полечиться. Выпить крошку транквилизатора. Мадам была без сил, мужественно и безропотно отломила полтаблетки и заснула. Засыпала она в возрасте 40 лет. Сложно назвать этот сон летаргическим, но она прожила в нём ещё сороковник. Находилась в местах не столь отдалённых. Кошкин с клептоманкой перебрались в Москву, снимали фильмы, не бедствовали. Потом Кошкин решился перебраться на другую планету, единственное о чём он плакал, что на Земле пришлось уничтожить всех кошек, они просто погибли. Тогда он создал новую Землю, и снова завёз на неё котят. Судьба Кошкиной его волновала мало. Кошкина создала в больничке свой театр, четыре раза её труппа, названная в народе «Ёперным театром» прорывалась в Москву, устраивая беспорядки и перфомансы. Через сорок лет она проснулась. Там прошло ровно сорок, у неё промелькнула беспокойная ночь. Что делать, она не знала.
Сто лет назад было куплено зеркальце с гусь-хрустальными лебедями, там, у символа верности хранились его духи «Amber 1881». Кошкина промокнула пальцы и по две капли нанесла на виски. Как-то полегчало. К чёрту всё – виденья, сны, подозрения. Живой и счастлив, пишет счастливые письма, просит её не покидать его. Прислал «Голема» Майринка. Можно жить.
"На небо Орион влезает боком,
Закидывает ногу за ограду
Из гор и, подтянувшись на руках,
Глазеет, как я мучусь подле фермы,
Как бьюсь над тем, что сделать было б надо
При свете дня, что надо бы закончить
До заморозков. А холодный ветер
Швыряет волглую пригоршню листьев
На мой курящийся фонарь, смеясь
Над тем, как я веду свое хозяйство,
Над тем, что Орион меня настиг.
Скажите, разве человек не стоит
Того, чтобы природа с ним считалась?"
Так Брэд Мак-Лафлин безрассудно путал
Побасенки о звездах и хозяйство.
И вот он, разорившись до конца,
Спалил свой дом и, получив страховку,
Всю сумму заплатил за телескоп:
Он с самых детских лет мечтал побольше
Узнать о нашем месте во Вселенной.
"К чему тебе зловредная труба?" -
Я спрашивал задолго до покупки.
"Не говори так. Разве есть на свете
Хоть что-нибудь безвредней телескопа
В том смысле, что уж он-то быть не может
Орудием убийства? - отвечал он. -
Я ферму сбуду и куплю его".
А ферма-то была клочок земли,
Заваленный камнями. В том краю
Хозяева на фермах не менялись.
И дабы попусту не тратить годы
На то, чтоб покупателя найти,
Он сжег свой дом и, получив страховку,
Всю сумму выложил за телескоп.
Я слышал, он все время рассуждал:
"Мы ведь живем на свете, чтобы видеть,
И телескоп придуман для того,
Чтоб видеть далеко. В любой дыре
Хоть кто-то должен разбираться в звездах.
Пусть в Литлтоне это буду я".
Не диво, что, неся такую ересь,
Он вдруг решился и спалил свой дом.
Весь городок недобро ухмылялся:
"Пусть знает, что напал не на таковских!
Мы завтра на тебя найдем управу!"
Назавтра же мы стали размышлять,
Что ежели за всякую вину
Мы вдруг начнем друг с другом расправляться,
То не оставим ни души в округе.
Живя с людьми, умей прощать грехи.
Наш вор, тот, кто всегда у нас крадет,
Свободно ходит вместе с нами в церковь.
А что исчезнет - мы идем к нему,
И он нам тотчас возвращает все,
Что не успел проесть, сносить, продать.
И Брэда из-за телескопа нам
Не стоит допекать. Он не малыш,
Чтоб получать игрушки к рождеству -
Так вот он раздобыл себе игрушку,
В младенца столь нелепо обратись.
И как же он престранно напроказил!
Конечно, кое-кто жалел о доме,
Добротном старом деревянном доме.
Но сам-то дом не ощущает боли,
А коли ощущает - так пускай:
Он будет жертвой, старомодной жертвой,
Что взял огонь, а не аукцион!
Вот так единым махом (чиркнув спичкой)
Избавившись от дома и от фермы,
Брэд поступил на станцию кассиром,
Где если он не продавал билеты,
То пекся не о злаках, но о звездах
И зажигал ночами на путях
Зеленые и красные светила.
Еще бы - он же заплатил шесть сотен!
На новом месте времени хватало.
Он часто приглашал меня к себе
Полюбоваться в медную трубу
На то, как на другом ее конце
Подрагивает светлая звезда.
Я помню ночь: по небу мчались тучи,
Снежинки таяли, смерзаясь в льдинки,
И, снова тая, становились грязью.
А мы, нацелив в небо телескоп,
Расставив ноги, как его тренога,
Свои раздумья к звездам устремили.
Так мы с ним просидели до рассвета
И находили лучшие слова
Для выраженья лучших в жизни мыслей.
Тот телескоп прозвали Звездоколом
За то, что каждую звезду колол
На две, на три звезды - как шарик ртути,
Лежащий на ладони, можно пальцем
Разбить на два-три шарика поменьше.
Таков был Звездокол, и колка звезд,
Наверное, приносит людям пользу,
Хотя и меньшую, чем колка дров.
А мы смотрели и гадали: где мы?
Узнали ли мы лучше наше место?
И как соотнести ночное небо
И человека с тусклым фонарем?
И чем отлична эта ночь от прочих?
Перевод А. Сергеева
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
