Самый обычный день, например, вторник. Самого обычного месяца, допустим, октября. За окном неслышно гудит улица: покой дома охраняют стеклопакеты. В них, как крыльями птица, бьется лето. Иллюзия, рожденная солнечным светом, ласкающим улицу. Можно даже зажмуриться, глядя на светило, и моментально почувствовать, что оно греет, не согревая.
Осень.
Без притворства.
Раскрашивает золотой краской листву, небрежно, словно ребенок, балуясь. Калякает. Кое-как раскрашено и настроение. Говорят, осень что-то там обостряет. Тоску? В чуть поникшей линии плеч, укутанную в цветастый павловопосадский платок - мясистые малиновые розы на черном фоне…
Лицом сквозь стеклопакет. Прислонившись к пыльному зеркалу памяти: Какие грустные дома вокруг! По ним, ерничая, прошлось кистью время, кое-где стряхнув краску. Кое-что заретушировав. Где-то поставив свежие кляксы штукатурки. Теперь они выглядят неряшливо одетыми детьми, предоставленными самим себе, и копошащимися в узкой песочнице-городе. Дом напротив был когда-то домом свиданий. Как же это называлось в дореволюционной России? Дом терпимости? Не так важно. Сейчас там живет несколько семей; во дворе традиционно сохнет белье на цветной бельевой веревке... Две скучные простыни и чьи-то штаны ядовито-розового цвета. Пухлые амурчики с барельефа печально смотрят на гордо трепыхающееся барахло. Справа - брошенный дом. Два окна: одно заколочено досками крест-накрест, второе под порывами ветра хлопает рамой с разбитым стеклом, словно птица с перебитым крылом, пытающаяся взлететь. Когда я прохожу мимо, возникает ощущение, что дом смотрит мне вслед. Будто надеется, что жизнь в него вернется… Какая-то до боли знакомая музыка... В подреберье... Черт, как же пронзительно... Шопен... Грусть в кончиках пальцев, прижатых к окну. Сквозь стеклопакеты. На залитую солнцем улицу. Наверх. Где троллейбусные провода и редкие зубья столбов. А оттуда по маршруту автобуса «26-А». Пять остановок до твоей работы. Ты сейчас в огромном безликом ультрасовременном здании, стремящемся прорезать небо своей вершиной. Я не помню, сколько там этажей. Твое окно - четвертое, если считать сверху вниз. Подлететь к нему и уставиться на тебя. Как есть. Твоя старая рубашка, павловопосадский платок, выцветшие джинсы, шерстяные носки в полоску. Дома холодно. Без тебя.
Ты удивишься. Еще бы! Брови сразу приподнимутся в изумлении, и бессмысленная улыбка пленит твои губы. Мне всегда смешно, когда ты так улыбаешься. Но сейчас я готова расцеловать эту улыбку и звук твоего голоса. Ты же будешь показывать пальцем в сторону кабинета шефа, и гримасничать - называется "делать страшное лицо". Станет еще смешнее. Я протяну тебе руку, зазывая на прогулку. Конечно, ты будешь колебаться. Целых две минуты! Называется "принять обдуманное решение". А потом шагнешь через стекло. Ко мне. И уже вдвоем мы полетим над нашим городом. Обычным днем. Обычного месяца.
Вечером, как всегда, мы будем долго сидеть в уютном кухонном полумраке. Беглая улыбка пробежит по лицу, коснувшись губ воспоминанием, когда я в очередной раз посмотрю на репродукцию над столом.
Шагал.
«Влюбленные. Над городом».
Какая осень!
Дали далеки.
Струится небо,
землю отражая.
Везут медленноходые быки
тяжелые телеги урожая.
И я в такую осень родилась.
Начало дня
встает в оконной раме.
Весь город пахнет спелыми плодами.
Под окнами бегут ребята в класс.
А я уже не бегаю - хожу,
порою утомляюсь на работе.
А я уже с такими не дружу,
меня такие называют "тетей".
Но не подумай,
будто я грущу.
Нет!
Я хожу притихшей и счастливой,
фальшиво и уверенно свищу
последних фильмов легкие мотивы.
Пойду гулять
и дождик пережду
в продмаге или в булочной Арбата.
Мы родились
в пятнадцатом году,
мои двадцатилетние ребята.
Едва встречая первую весну,
не узнаны убитыми отцами,
мы встали
в предпоследнюю войну,
чтобы в войне последней
стать бойцами.
Кому-то пасть в бою?
А если мне?
О чем я вспомню
и о чем забуду,
прислушиваясь к дорогой земле,
не веря в смерть,
упрямо веря чуду.
А если мне?
Еще не заржаветь
штыку под ливнем,
не размыться следу,
когда моим товарищам пропеть
со мною вместе взятую победу.
Ее услышу я
сквозь ход орудий,
сквозь холодок последней темноты...
Еще едят мороженое люди
и продаются мокрые цветы.
Прошла машина,
увезла гудок.
Проносит утро
новый запах хлеба,
и ясно тает облачный снежок
голубенькими лужицами неба.
1935
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
