Самый обычный день, например, вторник. Самого обычного месяца, допустим, октября. За окном неслышно гудит улица: покой дома охраняют стеклопакеты. В них, как крыльями птица, бьется лето. Иллюзия, рожденная солнечным светом, ласкающим улицу. Можно даже зажмуриться, глядя на светило, и моментально почувствовать, что оно греет, не согревая.
Осень.
Без притворства.
Раскрашивает золотой краской листву, небрежно, словно ребенок, балуясь. Калякает. Кое-как раскрашено и настроение. Говорят, осень что-то там обостряет. Тоску? В чуть поникшей линии плеч, укутанную в цветастый павловопосадский платок - мясистые малиновые розы на черном фоне…
Лицом сквозь стеклопакет. Прислонившись к пыльному зеркалу памяти: Какие грустные дома вокруг! По ним, ерничая, прошлось кистью время, кое-где стряхнув краску. Кое-что заретушировав. Где-то поставив свежие кляксы штукатурки. Теперь они выглядят неряшливо одетыми детьми, предоставленными самим себе, и копошащимися в узкой песочнице-городе. Дом напротив был когда-то домом свиданий. Как же это называлось в дореволюционной России? Дом терпимости? Не так важно. Сейчас там живет несколько семей; во дворе традиционно сохнет белье на цветной бельевой веревке... Две скучные простыни и чьи-то штаны ядовито-розового цвета. Пухлые амурчики с барельефа печально смотрят на гордо трепыхающееся барахло. Справа - брошенный дом. Два окна: одно заколочено досками крест-накрест, второе под порывами ветра хлопает рамой с разбитым стеклом, словно птица с перебитым крылом, пытающаяся взлететь. Когда я прохожу мимо, возникает ощущение, что дом смотрит мне вслед. Будто надеется, что жизнь в него вернется… Какая-то до боли знакомая музыка... В подреберье... Черт, как же пронзительно... Шопен... Грусть в кончиках пальцев, прижатых к окну. Сквозь стеклопакеты. На залитую солнцем улицу. Наверх. Где троллейбусные провода и редкие зубья столбов. А оттуда по маршруту автобуса «26-А». Пять остановок до твоей работы. Ты сейчас в огромном безликом ультрасовременном здании, стремящемся прорезать небо своей вершиной. Я не помню, сколько там этажей. Твое окно - четвертое, если считать сверху вниз. Подлететь к нему и уставиться на тебя. Как есть. Твоя старая рубашка, павловопосадский платок, выцветшие джинсы, шерстяные носки в полоску. Дома холодно. Без тебя.
Ты удивишься. Еще бы! Брови сразу приподнимутся в изумлении, и бессмысленная улыбка пленит твои губы. Мне всегда смешно, когда ты так улыбаешься. Но сейчас я готова расцеловать эту улыбку и звук твоего голоса. Ты же будешь показывать пальцем в сторону кабинета шефа, и гримасничать - называется "делать страшное лицо". Станет еще смешнее. Я протяну тебе руку, зазывая на прогулку. Конечно, ты будешь колебаться. Целых две минуты! Называется "принять обдуманное решение". А потом шагнешь через стекло. Ко мне. И уже вдвоем мы полетим над нашим городом. Обычным днем. Обычного месяца.
Вечером, как всегда, мы будем долго сидеть в уютном кухонном полумраке. Беглая улыбка пробежит по лицу, коснувшись губ воспоминанием, когда я в очередной раз посмотрю на репродукцию над столом.
Шагал.
«Влюбленные. Над городом».
К дому по Бассейной, шестьдесят,
Подъезжает извозчик каждый день,
Чтоб везти комиссара в комиссариат -
Комиссару ходить лень.
Извозчик заснул, извозчик ждет,
И лошадь спит и жует,
И оба ждут, и оба спят:
Пора комиссару в комиссариат.
На подъезд выходит комиссар Зон,
К извозчику быстро подходит он,
Уже не молод, еще не стар,
На лице отвага, в глазах пожар -
Вот каков собой комиссар.
Он извозчика в бок и лошадь в бок
И сразу в пролетку скок.
Извозчик дернет возжей,
Лошадь дернет ногой,
Извозчик крикнет: "Ну!"
Лошадь поднимет ногу одну,
Поставит на земь опять,
Пролетка покатится вспять,
Извозчик щелкнет кнутом
И двинется в путь с трудом.
В пять часов извозчик едет домой,
Лошадь трусит усталой рысцой,
Сейчас он в чайной чаю попьет,
Лошадь сена пока пожует.
На дверях чайной - засов
И надпись: "Закрыто по случаю дров".
Извозчик вздохнул: "Ух, чертов стул!"
Почесал затылок и снова вздохнул.
Голодный извозчик едет домой,
Лошадь снова трусит усталой рысцой.
Наутро подъехал он в пасмурный день
К дому по Бассейной, шестьдесят,
Чтоб вести комиссара в комиссариат -
Комиссару ходить лень.
Извозчик уснул, извозчик ждет,
И лошадь спит и жует,
И оба ждут, и оба спят:
Пора комиссару в комиссариат.
На подъезд выходит комиссар Зон,
К извозчику быстро подходит он,
Извозчика в бок и лошадь в бок
И сразу в пролетку скок.
Но извозчик не дернул возжей,
Не дернула лошадь ногой.
Извозчик не крикнул: "Ну!"
Не подняла лошадь ногу одну,
Извозчик не щелкнул кнутом,
Не двинулись в путь с трудом.
Комиссар вскричал: "Что за черт!
Лошадь мертва, извозчик мертв!
Теперь пешком мне придется бежать,
На площадь Урицкого, пять".
Небесной дорогой голубой
Идет извозчик и лошадь ведет за собой.
Подходят они к райским дверям:
"Апостол Петр, отворите нам!"
Раздался голос святого Петра:
"А много вы сделали в жизни добра?"
- "Мы возили комиссара в комиссариат
Каждый день туда и назад,
Голодали мы тысячу триста пять дней,
Сжальтесь над лошадью бедной моей!
Хорошо и спокойно у вас в раю,
Впустите меня и лошадь мою!"
Апостол Петр отпер дверь,
На лошадь взглянул: "Ишь, тощий зверь!
Ну, так и быть, полезай!"
И вошли они в Божий рай.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
