Как он влюблялся, но как он влюблялся, но, конечно, не в сраных тёток, а в их недвижимость, в Ялте, в Санкт-Петербурге, даже в неё он не был влюблён, его грели её квадратные метры – усадьба в Крыму, квартиры в провинции. Ладно оговоримся, сознание его любило её, но подсознание любило квадратные метры. Он почему-то твёрдо был убеждён в том, что она предаст, что она способна на предательство, и тогда квадратные метры его спасут, это будет хорошей компенсацией и пощечиной ей. Но никто никуда не торопился, ни она предавать, не он жестоко её обманывать. Бродили по новостройкам, вторичное жильё всё меньше интересовало его, она всё больше внутри, иногда в стихах звала его «чёрный маклер», бесились до беспредела, до танцев на крыше, она швырялась оттуда своими новыми «шпильками», выжимала волосы от дождя, категорически отказываясь целоваться. Однажды сказала фразу: «Унять нервишки», он почему-то услышал «учить норвежский». Унять нервишки,
Учить норвежский,
Пестовать свой солёный характер,
Знать, о чём грустит чёрный маклер,
Найти, потерять точку "я" на карте,
Влить в сердце вино, как лаву в кратер.
Найти то, что никто не искал -
Моря вздох, скал оскал.
Начать с того, что ты расслышал.
Шёпоты ветра, танцы на крыше.
Жили в мансарде, крыша была несколько условной, да, как там в кинофильме «Окно в Париж», условной и безопасной, небезопасной была музыка и её темперамент в танцах, она действительно летала над перилами, полагаясь в танго на его руки. Она чувствовала, насколько близок был финал. Её тело начинал занимать кто-то другой. Фейсбучная азбука. Вчера услышала внятно и недвусмысленно в голове голос: «Не хочешь ли ты закончить этот проект, имелось в виду её фамилия и её имя, её личность, видимо и её тело, поскольку после ею же самой проафишированной информацией о собственной смерти, пошли бы инструкции о самоубийстве. Ему она ничего не рассказала, влепив в фейсбук новый старинный любимый стишок. У неё был свой роман: со смертью. На следующий день она отписала ему всё движимое и недвижимое имущество и подскользнулась на крыше, с которой невозможно было упасть.
Вазон с орхидеями, белые-белые барашки, огромные седые головы старцев, свежие до опъянения, до головокружения, откуда он взял этот сорт, вино всегда красное, бокалы на высокой ножке, расширенные снизу, ссужающиеся вверху, но немного,всегда на утро хранили глоток вина, уже испарившего спирты, лишь оставлявшие кислый привкус недопитого вчера.
Ноги почти не срослись, головёнка после сотрясения мозга работала плохо, она не разговаривала, а лишь стонала, мычала, издавая звуки, как сотовый телефон на выключенном звуке, понимала лишь глазами. Квартиру с мансардой он выкупил . Ухаживал за ней более двадцати лет, пока не скончался от отчаяния.
Словно пятна на белой рубахе,
проступали похмельные страхи,
да поглядывал косо таксист.
И химичил чего-то такое,
и почёсывал ухо тугое,
и себе говорил я «окстись».
Ты славянскими бреднями бредишь,
ты домой непременно доедешь,
он не призрак, не смерти, никто.
Молчаливый работник приварка,
он по жизни из пятого парка,
обыватель, водитель авто.
Заклиная мятущийся разум,
зарекался я тополем, вязом,
овощным, продуктовым, — трясло, —
ослепительным небом на вырост.
Бог не фраер, не выдаст, не выдаст.
И какое сегодня число?
Ничего-то три дня не узнает,
на четвёртый в слезах опознает,
ну а юная мисс между тем,
проезжая по острову в кэбе,
заприметит явление в небе:
кто-то в шашечках весь пролетел.
2
Усыпала платформу лузгой,
удушала духами «Кармен»,
на один вдохновляла другой
с перекрёстною рифмой катрен.
Я боюсь, она скажет в конце:
своего ты стыдился лица,
как писал — изменялся в лице.
Так меняется у мертвеца.
То во образе дивного сна
Амстердам, и Стокгольм, и Брюссель
то бессонница, Танька одна,
лесопарковой зоны газель.
Шутки ради носила манок,
поцелуй — говорила — сюда.
В коридоре бесился щенок,
но гулять не спешили с утра.
Да и дружба была хороша,
то не спички гремят в коробке —
то шуршит в коробке анаша
камышом на волшебной реке.
Удалось. И не надо му-му.
Сдачи тоже не надо. Сбылось.
Непостижное, в общем, уму.
Пролетевшее, в общем, насквозь.
3
Говори, не тушуйся, о главном:
о бретельке на тонком плече,
поведенье замка своенравном,
заточённом под коврик ключе.
Дверь откроется — и на паркете,
растекаясь, рябит светотень,
на жестянке, на стоптанной кеде.
Лень прибраться и выбросить лень.
Ты не знала, как это по-русски.
На коленях держала словарь.
Чай вприкуску. На этой «прикуске»
осторожно, язык не сломай.
Воспалённые взгляды туземца.
Танцы-шманцы, бретелька, плечо.
Но не надо до самого сердца.
Осторожно, не поздно ещё.
Будьте бдительны, юная леди.
Образумься, дитя пустырей.
На рассказ о счастливом билете
есть у Бога рассказ постарей.
Но, обнявшись над невским гранитом,
эти двое стоят дотемна.
И матрёшка с пятном знаменитым
на Арбате приобретена.
4
«Интурист», телеграф, жилой
дом по левую — Боже мой —
руку. Лестничный марш, ступень
за ступенью... Куда теперь?
Что нам лестничный марш поёт?
То, что лестничный всё пролёт.
Это можно истолковать
в смысле «стоит ли тосковать?».
И ещё. У Никитских врат
сто на брата — и чёрт не брат,
под охраною всех властей
странный дом из одних гостей.
Здесь проездом томился Блок,
а на память — хоть шерсти клок.
Заключим его в медальон,
до отбитых краёв дольём.
Боже правый, своим перстом
эти крыши пометь крестом,
аки крыши госпиталей.
В день назначенный пожалей.
5
Через сиваш моей памяти, через
кофе столовский и чай бочковой,
через по кругу запущенный херес
в дебрях черёмухи у кольцевой,
«Баней» Толстого разбуженный эрос,
выбор профессии, путь роковой.
Тех ещё виршей первейшую читку,
страшный народ — борода к бороде,
слух напрягающий. Небо с овчинку,
сомнамбулический ход по воде.
Через погост раскусивших начинку.
Далее, как говорится, везде.
Знаешь, пока все носились со мною,
мне предносилось виденье твоё.
Вот я на вороте пятна замою,
переменю торопливо бельё.
Радуйся — ангел стоит за спиною!
Но почему опершись на копьё?
1991
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
