Как бродит вино? Как виноградная лоза, влюбившая в себя солнце, ставшая слезой солнечной сплетается с сахарами? Как происходит это взаимопроникновение? Сухим винам позволяют добродить до конца, в портвейновые недоброженные добавляют коньячный спирт. В отличие от портвейна мадера подвергается после тепловой обработке, для быстрого созревания вина. Мадеру часто называют «женским коньяком».
У неё было два любовника, один безумно любил её, другого боготворила она.
Пустынный морской берег, трепещущий в ночи, наспех сколоченная сцена, старенькое раздолбанное пианино… Он играл что-то невозможное, что–то невозможное знакомое и одновременно новое. Звуки уходили в небо, в море, в неё, она слушала, она невозможно красиво слушала и плакала этими нотами, этими пассажами. Они пили мадеру, глицериновые капли маслянисто блестели на гранях стакана лунными бликами. «Ты – не человек, ты – красива»…
Она везла себя домой бережно, как бутылку мадеры, бережно завёрнутую в свитерок, чтобы не разбить, не расплескать ни капли. Она везла себя к нему, к тому, который её не любит.
Он твердил гаммы, он всегда их твердил, на тренажёре – маленькой дощечке с натянутыми шестью струнами, вернее не столько гаммы, сколько разрабатывал скорость движения пальцев и шлифовал технику извлечения звука. Тщательно шлифовал ногти маленьким кусочком наждачной бумаги, намного тоньше обычной, сначала - женской пилочкой для ногтей, а затем такой наждачкой.
Она принесла мадеру в гитарный клуб, что находился в мансарде многоэтажки, там он временно жил. Он улыбнулся одними глазами сквозь прозрачные стёкла черепаховых очков, полукруглых в стиле пятидесятых годов. Очками он очень гордился, очками и гитарой из палисандра, которая стоила целое состояние и имела даже своё имя – «Алмазная муха». При этом дома у него совершенно не было.
Его губы, пьяные благородным напитком, усы и борода, впитавшие этот запах, казались ей божественными. «Ты бесчеловечно красив». Глаза его протрезвели, но было поздно, мадера уже забродила в нём.
Он сам придумал эту игру, он виртуозно играл на двух инструментах, одинаково обожал и фортепиано, и гитару. Безумен он не был, этот мудрейший человек умел наслаждаться своей любовью и позволял ей так же безутешно любить себя. Он понимал, она тоже должна любить. И она играла с ним вместе, то в неприступную красавицу, то безумно влюблённую. Неужели она не могла отличить его усов от его усов. Так, взаимная любовь.
В кварталах дальних и печальных, что утром серы и пусты, где выглядят смешно и жалко сирень и прочие цветы, есть дом шестнадцатиэтажный, у дома тополь или клен стоит ненужный и усталый, в пустое небо устремлен; стоит под тополем скамейка, и, лбом уткнувшийся в ладонь, на ней уснул и видит море писатель Дима Рябоконь.
Он развязал и выпил водки, он на хер из дому ушел, он захотел уехать к морю, но до вокзала не дошел. Он захотел уехать к морю, оно — страдания предел. Проматерился, проревелся и на скамейке захрапел.
Но море сине-голубое, оно само к нему пришло и, утреннее и родное, заулыбалося светло. И Дима тоже улыбнулся. И, хоть недвижимый лежал, худой, и лысый, и беззубый, он прямо к морю побежал. Бежит и видит человека на золотом на берегу.
А это я никак до моря доехать тоже не могу — уснул, качаясь на качели, вокруг какие-то кусты. В кварталах дальних и печальных, что утром серы и пусты.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Авторизация
Камертон
