И был день. Солнечный… И светлый, светлый.
А всё потому – Первое Мая!
Да ещё, так совпало, что он пришёлся аккурат на субботу. А в нашем государстве это навсегда и навеки выходной…
День.
И сидели мы с моим единственным другом-леваком, на этом пока и ещё свете, на скамеечке в парчке нашем, средиземноморском.
Но, за международную солидарность и предавшие нас профсоюзы выпить, как-то, не шло, потому что…
Так уж случилось, что жизнь тоже навеки и навсегда превратила нас из представителей рабочего класса и трудящихся там, в никому не нужных наёмных работников с зарплатой ниже плинтуса, да ещё и к тому же мы тут стали не то, что синими…
Чёрными воротничками мы здесь стали… Вот, так вот.
Потому и не шло…
И тут случилось невероятное!
Шломо, так теперь звали моего единственного друга, вздохнул глубоко, глубоко, но это было не самое главное…
Лицо его, приобрело вдруг …человеческое выражение, примерно такие лица я в огромном количестве наблюдал во времена оны, когда советские еще люди, выбегали из первомайских колонн, принимали в ближайшем переулке по сто грамм, а потом ещё и возвращались…
Туда же.
А давай, вскричал мой бывший Соломон, выпьем за день Парижской Божьей Матери!
Я на несколько секунд затормозил, а потом из моих же предательских уст вырвалось совершенно нечаянно…
- Какой такой…
Но, видимо, остатки прежней, советской интеллигентности сохранились в моей измученной шаравами душе, потому что последнее слово, которое хотел, я, всё же, не произнёс.
- Помнишь, я сидел в парке Шевченко, там собирались уличные мазилы, рисовали портреты, вырезали из бумаги профили и, главное, мы там пытались втюхать населению наши (тут он ещё раз вздохнул) …шедевры?
Как мне было не помнить, когда мы с ним там и познакомились. Я сразу заприметил его огненную шевелюру, из-за которой его и дразнили здесь, на морских ветрах, соломоном (так на ирите называют любимую рыбу иудейской знати) в собственном соку, из-за чего, в том числе, он и стал в Израиле – Шломом.
- Так вот, нашли меня там, на том самом месте, харьковские католики и попросили написать, представляешь, православную икону для Собора Парижской и Божьей…
Им, наконец-то, разрешили тогда выехать туда, попраздновать. У них традиция такая, в день Первого Мая дарить этому Собору картины, скульптуры, гобелены…
Ну, я и …написал.
А они, гады, так и не вернулись обратно.
И не заплатили…
И тут я ушёл, по-настоящему, в ступор…
Это ж, надо такое придумать, чтобы было за что…
А потом запел, вдруг и неожиданно для самого себя, свою любимую песню…
“Так звени же гитара тихонько, доведи ты кобылу до слё-ё-ёз”
А друг подхватил, а тут ещё местные старички-боровички подтянулись к нам и мы все вместе, таки выпили…
Кто за что, а мы с моим единственным другом, за День Парижской Божьей Матери, чтоб ей было тепло на французских её, сияющим божественным светом, небесах!!!
Видишь, наша Родина в снегу.
Напрочь одичалые дворы
и автобус жёлтый на кругу —
наши новогодние дары.
Поднеси грошовую свечу,
купленную в Риге в том году, —
как сумею сердце раскручу,
в белый свет, прицелясь, попаду.
В белый свет, как в мелкую деньгу,
медный неразменный талисман.
И в автобус жёлтый на кругу
попаду и выверну карман.
Родина моя галантерей,
в реках отразившихся лесов,
часовые гирьки снегирей
подтяни да отопри засов,
едут, едут, фары, бубенцы.
Что за диво — не пошла по шву.
Льдом свела, как берега, концы.
Снегом занесла разрыв-траву.
1988
2
И в минус тридцать, от конфорок
не отводя ладоней, мы —
«спасибо, что не минус сорок» —
отбреем панику зимы.
Мы видим чёрные береты,
мы слышим шутки дембелей,
и наши белые билеты
становятся ещё белей.
Ты не рассчитывал на вечность,
души приблудной инженер,
в соблазн вводящую конечность
по-человечески жалел.
Ты головой стучался в бубен.
Но из игольного ушка
корабль пустыни «все там будем» —
шепнул тебе исподтишка.
Восславим жизнь — иной предтечу!
И, с вербной веточкой в зубах,
военной технике навстречу
отважимся на двух горбах.
Восславим розыгрыш, обманку,
странноприимный этот дом.
И честертонову шарманку
во все регистры заведём.
1990
3
Рождение. Школа. Больница.
Столица на липком снегу.
И вот за окном заграница,
похожа на фольгу-фольгу,
цветную, из комнаты детской,
столовой и спальной сиречь,
из прошлой навеки, советской,
которую будем беречь
всю жизнь. И в музее поп-арта
пресыщенной черни шаги
нет-нет да замедлит грин-карта
с приставшим кусочком фольги.
И голубь, от холода сизый,
взметнётся над лондонским дном
над телом с просроченной визой
в кармане плаща накладном.
И призрачно вспыхнет держава
над еврокаким-нибудь дном,
и бобби смутят и ажана
корявые нэйм и преном.
А в небе, похлеще пожара,
и молот, и венчик тугой
колосьев, и серп, и держава
со всею пенькой и фольгой.
1992
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
