В нашем бараке селилась в основном рабочая среда. Жил и бывший фронтовик дядя Вася. Прошёл всю войну, вернулся в шинели и кирзовых сапогах, за плечами полупустой солдатский вещь- мешок. За всю войну не одной царапины. Бывает же такое.
И хоть царапины за всю войну не было, но вот на сердце, наверное было не мало. Говорят до войны он почти не пил, после, не просыхал.
Как-то утром, на нашей общей кухне, я ему говорю, а я уже вполне был взрослый парень.
- Дядь Вась что ты так крепко пьёшь?
- Да вот так. Война проклятая в душе засела. Без стакана не могу.
- Эх! Дядя Вася, так с тобой коммунизм не построешь.
- Эх Ромаша, мне этот коммунизм и на хрен не нужен! Я после работы в магазине свою четвертинку купил и доволен. А при коммунизме? Обещают деньги отменить. На что я свою четвертинку куплю? Не Ромаша, мне коммунизм не к чему.
Так и не построили коммунизм.
Так гранит покрывается наледью,
и стоят на земле холода, -
этот город, покрывшийся памятью,
я покинуть хочу навсегда.
Будет теплое пиво вокзальное,
будет облако над головой,
будет музыка очень печальная -
я навеки прощаюсь с тобой.
Больше неба, тепла, человечности.
Больше черного горя, поэт.
Ни к чему разговоры о вечности,
а точнее, о том, чего нет.
Это было над Камой крылатою,
сине-черною, именно там,
где беззубую песню бесплатную
пушкинистам кричал Мандельштам.
Уркаган, разбушлатившись, в тамбуре
выбивает окно кулаком
(как Григорьев, гуляющий в таборе)
и на стеклах стоит босиком.
Долго по полу кровь разливается.
Долго капает кровь с кулака.
А в отверстие небо врывается,
и лежат на башке облака.
Я родился - доселе не верится -
в лабиринте фабричных дворов
в той стране голубиной, что делится
тыщу лет на ментов и воров.
Потому уменьшительных суффиксов
не люблю, и когда постучат
и попросят с улыбкою уксуса,
я исполню желанье ребят.
Отвращенье домашние кофточки,
полки книжные, фото отца
вызывают у тех, кто, на корточки
сев, умеет сидеть до конца.
Свалка памяти: разное, разное.
Как сказал тот, кто умер уже,
безобразное - это прекрасное,
что не может вместиться в душе.
Слишком много всего не вмещается.
На вокзале стоят поезда -
ну, пора. Мальчик с мамой прощается.
Знать, забрили болезного. "Да
ты пиши хоть, сынуль, мы волнуемся".
На прощанье страшнее рассвет,
чем закат. Ну, давай поцелуемся!
Больше черного горя, поэт.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
