Моя личная история начинается с убийства крохотного воробья, которых в Изюме почему-то называли жидами...
Мои приятели из рогатки легко убивали птиц десятками, а я был не настолько удачливым в нашей мальчишеской охоте...Мастерил рогатки вместе со всеми, готовил дробь, но никогда не попрал из рогатки ни в одну птицу, хотя метко стрелял по консервным банкам…А мне так хотелось убить воробья.
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
Но однажды, по дороге в магазин за хлебом, я увидел одинокого беззаботного серого воробья, мирно клюющего семя травы на футбольном поле среди кустов акации… И тут я понял - этой мой! Но рогатки с собой не было.
Тогда я поднял тяжелый камень, сделал несколько осторожных шагов запрограммированного на удачу охотника, и швырнул в сторону птицы. Я был, как никогда, точен и радостно ощутил удачу попадания, которая разлилась во мне теплом счастья…Но при этом я услышал, как противно чавкнуло беззаботное серое тельце и воробей, не успев распахнуть крылья, остался лежать под тяжелым булыжником...
Я торжествовал! Сердце мое трепетало радостью победителя, которому наконец-то удалось стать победителем в схватке с птицами. Оглянулся вокруг, но никто не видел моей победы!
И я шагнул вперед, чтобы увидеть свой трофей. С выползающим снизу живота страхом и волнением поднял камень, и увидел кровавое месиво в перьях.
Тошнотворный ком подкатил к горлу...Мне захотелось плакать, но я настойчиво давил в себе слёзы юного убийцы...Пять минут я не знал,
что мне с этим делать, куда бежать, кому рассказать
о жуткой победе, и как мне стало плохо,
но в эти минуты я твердо решил - БОЛЬШЕ НИКОГО НИКОГДА НЕ УБИВАТЬ!
Я закопал убитого мною воробья, и только потом отправился за хлебом, но
никому и никогда не рассказывал о своем первом и единственном
торжествеохотниказаптицами.
Эта случайная удача обнаружила во мне слюнтяя и слабака...Но как-то ведь я прожил довольно долгую жизнь, больше не замарав себя кровью…
ТОЛСТЫЙ
С первого класса я учился с Валей Бородай из нашего двора. Девочка она была болезненная: слабенькая и худенькая. Часто пропускала уроки, и ее мама поручила мне опекать подружку. И я опекал - по дороге в школу и домой. Как-то по пути после уроков говорили обо всех наших одноклассниках. Перед домом стали обсуждать наших "толстунов".
- У нас в классе три толстяка!- сказал я.
- Четыре!- самоуверенно поправила меня девочка.
- И кто четвертый?- немало удивился я.
- Ты! - без сомнения простодушно ответила худенькая Валя.
-Не может быть? - был поражен этому откровению девочки я, поскольку всегда считал себя большим, крупным, но не толстым. Тем более, что до этого случая, никто и никогда меня в этом не попрекал.
- Конечно, ты вон какой толстый, - настаивала на своём Валя, размахивая передо мной тоненькими ручками.
Но я слушать ее дальше не стал, а побежал домой. Бросив портфель, сняв куртку и одежду, в одних трусах остановился у зеркала и принялся себя внимательно рассматривать. Ничего толстого в себе я не находил. Видел себя большим, крупным, сильным - для пущей убедительности сжимал руки, демонстрируя скромные мальчишеские бицепсы. Видел себя в отражении, ну, никак я не толстым, а всё это эта завистливая мелюзга придумала.
На следующий день я уже шел в школу самостоятельно, и вернулся без Вали. В классе я держался от нее подальше. Валя почувствовала перемены в наших отношениях и тоже держалась особняком.
Через две недели мы столкнулись с Валей во дворе. Я был со старшими мальчишками, которые принялись дразнить хлипкую девочку. Я тоже поддержал их обидные слова. До этого Валя терпеливо сносила брань других мальчишек, но когда к ним присоединился её бывший друг, то она неожиданно бросилась на меня с кулаками. И в ответ я начал её бить.
Я бил её со всей мальчишеской силы, вкладывая в удар всю недетскую мощь, которой уже был наделен. Валя отлетела от моих ударов, но я догонял ее и снова бил. Бил руками и ногами, под дружное одобрение соседских пацанов. И, остановился только, когда меня скрутили взрослые. Окровавленная девочка с трудом уползла в свой подъезд, где ей навстречу с криком бежала мама.
Вечером пришла к нам мать Вали. Она кричала, плакала, говорила, что Вале вызывали врача, она так пострадала.
- За что? - не понимала мама Вали. - Вы ведь так дружили!
Я молчал. Потом приступила к разбирательству моя мать. В руках у нее был тяжелый аргумент - ремень, который она пустило в дело. Она тоже спрашивала - за что, ты зверь, избил девочку? Но я упорно молчал. Я сам не понимал - за что я побил хрупкую, болезненную Валю, потому что не помнил - с чего началась моя обида не нее?
И молчал всю жизнь до этой минуты, когда вы все узнали вместе со мной подлинную правду. Потому что только сейчас, когда я стал большим и, как справедливо заметила Валя, толстым, эти два эпизода у меня связались воедино.
ДЕТСКИЕ МЕЧТЫ
Детей опрашивают в саду: кем хотите стать, когда вырастете? Потянулись вверх ручонки, зашумели наперегонки:
- Генералом!
- Лётчиком!
- Космонавтом!
- Артисткой!
- Продавцом мороженого!
Долго не стихали голоса детских фантазий, которые вызывали улыбки умиления на лицах воспитателей… И только один мальчик тихо-тихо прошептал:
- А я хочу быть с –ума-сшедшим...
Дети рассмеялись. Взрослые многозначительно переглянулись. Разве объяснишь
этим карьеристам и их пособникам, что слышал ребенок среди ночи, как мама нежно называла папу «сумасшедшим»... А мальчику уже с малых лет не хватает в жизни таких трепетных слов.
РУССКАЯ СКАЗКА
Памяти моих родителей Василия и Любови посвящается
Прибежала соседка, закричала:
- Идите, смотрите – ваш отец опять летает по небу, распугивая птиц!
Мама заплакала, запричитала:
- Господи, за что нам такое наказание? Лучше бы он напился и валялся в канаве, как все люди. И зачем показывать, что у тебя есть крылья?
Соседка удивлённо посмотрела на маму:
- И чего так убиваешься? Налетается мужик досыта, так хоть домой вернётся чистым!
- Да когда он добровольно возвращался? – негодовала мама. - Мне же за ним и лететь! А сколько ещё дел в доме!
- А можно мне? – спросил я у мамы.
- Глядите, и этот туда же, - всплеснула руками мама, доставая из тёмного чулана пыльные крылья.
Я УЗНАН СТАРЫМ КЛАДБИЩЕМ
Я узнан старым кладбищем. Могилы отца и матери выбежали мне навстречу: Сынок, где ты так долго пропадал? Мы так соскучились без тебя! Почему не навещал нас?
А что я мог ответить папе и маме?
Они умерли так рано, и стало страшно оставаться в этом городе, где смерть задевала меня за живое. Я сбежал в другую часть света, где всё цвело, благоухало и плодоносило, где мир молодел на моих глазах и никогда не напоминал о мёртвых… Но вот недавно мне пришлось и там завести могилу жены, и теперь я бегу из этого края, который, как оказалось, тоже окольцован кладбищами - смерть плотно взяла меня в оборот…
- Не понимаю, почему ты убегаешь, разве ты не понял, что тебя там любят?- спросила мама.
- Знаю, мама, что любят, но не ведаю, что такое любить самому? – поделился с родителями своей печалью.
- Бедный, бедный сынок, - загрустил отец. - Как страшно за твоё будущее!
Господи, папа, какое будущее? У меня уже большие внуки!
Но ничего, думал я, поспешно уходя с могил родителей. Ещё много мест, где я не был на этом и особенно на том свете, где я ещё сумею на людей посмотреть и себя показать жизни, которую смерть побоится задеть за живое. Чтобы люди крепче врастали в планету, их закапывают в шар земной после смерти. А они разрастаются корнями воспоминаний, чтобы верхушками деревьев щекотать пятки соединённым штатам неба.
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: — Господь вас спаси! —
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, все-таки Родина —
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.
Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала: — Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.
«Мы вас подождем!» — говорили нам пажити.
«Мы вас подождем!» — говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
1941
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
