Былое – арифметика сладкой грусти. А грустные воспоминания – это плата за ум. Память заботливо притопила Атлантиду прошлой жизни, а на поверхности плавают отдельные сиротливые артефакты: конфетные фантики, обрывки газет и мелодий, пожелтевшие чертежи и письма, пробки и прочие свидетельства твоего невинного младенчества, безумной юности и стоеросовой зрелости. Все эти ошметки – одиночество, любовь, боль, отражения голосов и сияние глаз, экзамены, разговоры, стихи, вино и сигаретный дым, молодой солнечный блик на фотографии цвета старой слоновой кости, работа, объятия и расставания, лица друзей, радость и беспокойство – все это головокружительное крошево и есть тот конгломерат, та глина, из которой вдруг восстает бумажный Голем – книга.
Да, где-то далеко, «там, за горизонтом», был край земли. Островок, архипелаг, материк или даже целый континент. Он давно усох, стал бесплодным, зарос бытом, скрылся под дерном повседневных забот и суеты и теперь даже не похож на землю, на твердь. Но приходит воспоминание. Сначала, как слабый удар током, как лампочка в половину накала. Так бывает, когда на глаза попадается ломкая от старости фотография предка или из глубин прошлого всплывает телефонный звонок все еще живого однокашника. Так бывает, когда ты без особых причин начинаешь просыпаться рано утром и лежишь без сна, уставившись в темноту, с ощущением, что жизнь твоя тебе только приснилась. А еще, когда ты включаешь эту старую швейную машинку времени под названием «Электрофон – Вега», и кто-то из Великих Мастеров прошлого, например, «Битлз» возвращают тебе твое «yesterday». Или, скажем, Валерий Ободзинский начинает кроить память, напоминая тебе о том, как «что-то случилось» и про «эти глаза напротив», сшивает обрывки времен, соединяет прошлое с настоящим. Потому что там до сих пор «луна над Солнечным берегом светит». И тогда этот берег, этот безжизненный плоский край земли, вдруг становится рельефным, покрывается зеленью, наполняется образами и звуками. Можно даже помуслюкать палец и, перелистывая страницы, вобрать в себя его полынный запах и тоскливый медвяный вкус. И забыться, забыться...
Записки из мертвого дома,
Где все до смешного знакомо,
Вот только смеяться грешно —
Из дома, где взрослые дети
Едва ли уже не столетье,
Как вены, вскрывают окно.
По-прежнему столпотвореньем
Заверчена с тем же терпеньем
Москва, громоздясь над страной.
В провинции вечером длинным
По-прежнему катится ливнем
Заливистый, полублатной.
Не зря меня стуком колесным —
Манящим, назойливым, косным —
Легко до смешного увлечь.
Милее домашние стены,
Когда под рукой — перемены,
И вчуже — отчетливей речь.
Небось нам и родина снится,
Когда за окном — заграница,
И слезы струятся в тетрадь.
И пусть себе снится, хвороба.
Люби ее, милый, до гроба:
На воле — вольней выбирать...
А мне из-под спуда и гнета
Все снится — лишь рев самолета,
Пространства земное родство.
И это, поверь, лицедейство —
Что будто бы некуда деться,
Сбежать от себя самого.
Да сам то я кто? И на что нам
Концерты для лая со шмоном —
Наследникам воли земной?
До самой моей сердцевины
Сквозных акведуков руины,
И вересковые равнины,
И — родина, Боже Ты Мой...
1983
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
