- Розумієш, сонечко, я ж не дозволю тобі вийти з машини, допоки не переконаюся що за тобою хтось прийшов. Я ж не залишу тебе саму на трасі.
И ты понимаешь, ты действительно понимаешь. Понимаешь, что человек, которого видишь впервые в жизни беспокоится о тебе больше чем ты сама.
Сорокалетний, прокуренный дальнобойщик, руки которого уже практически подогнаны под форму руля, сидит и ждет пока за тобой придут. Сидит и ждет, потому что он Человек, потому что у него дома 16-ти летний сын, который через два года собирается поступать в институт, хотя на самом деле такой оболтус, что без папиных денег тут явно не обойтись. Сидит и ждет, потому что Человек, потому что тебе двадцать, у тебя ноги от ушей и 60-ти литровый рюкзак за спиной, а ему сорок и он за тебя боится. Да, боится. Он знает тебя последние 6 часов и действительно боится за тебя как за родную дочь.
И ты сидишь рядом с ним. В огромнейшей фуре. Рядом с практически не знакомым тебе человеком, которого уже почему-то по настоящему любишь. Сидишь и слушаешь дорогу.
Всего год назад ты даже представить себе такого не могла, даже не думалось о таком, а теперь почему-то – Да. Теперь почему-то ты, именно ты, с обгоревшим на солнце лицом, с обветренными губами, поднимаешь руку с выставленным вверх большим пальцем и ловишь себе попутку.
Ты разговариваешь на русском языке, тебе отвечают на украинском. Ты из Харькова, а он из Чернигова, но ты твердо знаешь, что тебя никогда не высадят из машины за твои политические или религиозные взгляды, ты знаешь что тебя довезут не смотря ни на что.
Наверное, новичкам и правда везет, а ты до сих пор считаешь себя новичком. Наверное, такая штука как «подорожня вдача» действительно существует.
Такая дорожная романтика, такая, необъятных размеров свобода, такое Что-то, которое невозможно описать словами, такое Что-то, которое можно только почувствовать. И это Что-то у тебя есть.
Боже, как же я не завидую людям, которые ни разу в своей жизни не слышали дорогу. Так, наверное, зрячий не завидует слепому, так, наверное, зрячий даже не представляет как жить, не видя мира вокруг себя.
А. Чегодаев, коротышка, врун.
Язык, к очкам подвешенный. Гримаса
сомнения. Мыслитель. Обожал
касаться самых задушевных струн
в сердцах преподавателей – вне класса.
Чем покупал. Искал и обнажал
пороки наши с помощью стенной
с фрейдистским сладострастием (границу
меж собственным и общим не провесть).
Родители, блистая сединой,
доили знаменитую таблицу.
Муж дочери создателя и тесть
в гостиной красовались на стене
и взапуски курировали детство
то бачками, то патлами брады.
Шли дни, и мальчик впитывал вполне
полярное величье, чье соседство
в итоге принесло свои плоды.
Но странные. А впрочем, борода
верх одержала (бледный исцелитель
курсисток русских отступил во тьму):
им овладела раз и навсегда
романтика больших газетных литер.
Он подал в Исторический. Ему
не повезло. Он спасся от сетей,
расставленных везде военкоматом,
забился в угол. И в его мозгу
замельтешила масса областей
познания: Бионика и Атом,
проблемы Астрофизики. В кругу
своих друзей, таких же мудрецов,
он размышлял о каждом варианте:
какой из них эффектнее с лица.
Он подал в Горный. Но в конце концов
нырнул в Автодорожный, и в дисканте
внезапно зазвучала хрипотца:
"Дороги есть основа... Такова
их роль в цивилизации... Не боги,
а люди их... Нам следует расти..."
Слов больше, чем предметов, и слова
найдутся для всего. И для дороги.
И он спешил их все произнести.
Один, при росте в метр шестьдесят,
без личной жизни, в сутолоке парной
чем мог бы он внимание привлечь?
Он дал обет, предания гласят,
безбрачия – на всякий, на пожарный.
Однако покровительница встреч
Венера поджидала за углом
в своей миниатюрной ипостаси -
звезда, не отличающая ночь
от полудня. Женитьба и диплом.
Распределенье. В очереди к кассе
объятья новых родственников: дочь!
Бескрайние таджикские холмы.
Машины роют землю. Чегодаев
рукой с неповзрослевшего лица
стирает пот оттенка сулемы,
честит каких-то смуглых негодяев.
Слова ушли. Проникнуть до конца
в их сущность он – и выбраться по ту
их сторону – не смог. Застрял по эту.
Шоссе ушло в коричневую мглу
обоими концами. Весь в поту,
он бродит ночью голый по паркету
не в собственной квартире, а в углу
большой земли, которая – кругла,
с неясной мыслью о зеленых листьях.
Жена храпит... о Господи, хоть плачь...
Идет к столу и, свесясь из угла,
скрипя в душе и хорохорясь в письмах,
ткет паутину. Одинокий ткач.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
