В одном старинном датском зоопарке жил маленький медведёнок, белый как свежевыпавший снег.
Бурые собратья не любили умку*, даже не считали за медведя, поэтому и называли медведёнком. Часто бедняге доставалось. Особенно лютовала старая медведиха, убежденная в превосходстве бурой расы.
Малыш искал друзей, но ни губачи, ни гризли, ни барибалы не хотели общения с инородцем.
Тогда он сбежал из зоопарка, но на воле ценились лишь два таланта: умение нести яйца и прогибать спинку. Первое медведёнок не умел — второе не хотел. Немало хлебнул он горя. От скитаний его шерсть стала грязной, и он забыл, что был когда-то белоснежным. Звереныш решил, что он самый непутёвый на свете.
Однажды он вышел на берег моря. Вдали показалась льдина, на которой сидели белые медведи. «Подплыву к ним. Пусть эти звери меня разорвут» — подумал медведёнок и бросился в воду. Но когда он достиг цели, то увидел свое отражение: морская вода смыла грязь с шёрстки.
— Перевед, медвед!** — дружелюбно сказал медвежий капитан, — а мы тут с рыбалки возвращаемся.
Мишки приняли медведёнка к себе, потому что он был таким же, как они, только меньше ростом и немного белее. Так умка нашел друзей.
И поплыли они в арктические воды в страну беломедвежья.
А может и не медведи они были, а лебеди, и не плыли они, а летели, и не на Север, а на Юг. Не это важно, не в этом суть.
---
* Умка — белый медведь по-чукотски; герой художественных произведений.
** Традиционное медвеже-датское приветствие.
Закат, покидая веранду, задерживается на самоваре.
Но чай остыл или выпит; в блюдце с вареньем - муха.
И тяжелый шиньон очень к лицу Варваре
Андреевне, в профиль - особенно. Крахмальная блузка глухо
застегнута у подбородка. В кресле, с погасшей трубкой,
Вяльцев шуршит газетой с речью Недоброво.
У Варвары Андреевны под шелестящей юбкой
ни-че-го.
Рояль чернеет в гостиной, прислушиваясь к овации
жестких листьев боярышника. Взятые наугад
аккорды студента Максимова будят в саду цикад,
и утки в прозрачном небе, в предчувствии авиации,
плывут в направленьи Германии. Лампа не зажжена,
и Дуня тайком в кабинете читает письмо от Никки.
Дурнушка, но как сложена! и так не похожа на
книги.
Поэтому Эрлих морщится, когда Карташев зовет
сразиться в картишки с ним, доктором и Пригожиным.
Легче прихлопнуть муху, чем отмахнуться от
мыслей о голой племяннице, спасающейся на кожаном
диване от комаров и от жары вообще.
Пригожин сдает, как ест, всем животом на столике.
Спросить, что ли, доктора о небольшом прыще?
Но стоит ли?
Душные летние сумерки, близорукое время дня,
пора, когда всякое целое теряет одну десятую.
"Вас в коломянковой паре можно принять за статую
в дальнем конце аллеи, Петр Ильич". "Меня?" -
смущается деланно Эрлих, протирая платком пенсне.
Но правда: близкое в сумерках сходится в чем-то с далью,
и Эрлих пытается вспомнить, сколько раз он имел Наталью
Федоровну во сне.
Но любит ли Вяльцева доктора? Деревья со всех сторон
липнут к распахнутым окнам усадьбы, как девки к парню.
У них и следует спрашивать, у ихних ворон и крон,
у вяза, проникшего в частности к Варваре Андреевне в спальню;
он единственный видит хозяйку в одних чулках.
Снаружи Дуня зовет купаться в вечернем озере.
Вскочить, опрокинув столик! Но трудно, когда в руках
все козыри.
И хор цикад нарастает по мере того, как число
звезд в саду увеличивается, и кажется ихним голосом.
Что - если в самом деле? "Куда меня занесло?" -
думает Эрлих, возясь в дощатом сортире с поясом.
До станции - тридцать верст; где-то петух поет.
Студент, расстегнув тужурку, упрекает министров в косности.
В провинции тоже никто никому не дает.
Как в космосе.
1993
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
