Стала ловить себя на мысли, что вновь хочется давно забытых ощущений полета во сне. Манит прикосновение к тайне. Тянет окунуться в волшебную зависимость от нереальной реальности. Раньше это удавалось легко, стоило только коснуться головой подушки и смежить веки. А теперь… Быт заел, некогда расслабиться даже ночью. Однако воспоминания счастливых минут, проведенных во сне и одновременно в других мирах, настойчиво стучатся снова и снова…
А! Была, не была — вспомню молодость, тряхну стариной. Навыки-то остались. Как говорил мой учитель-парапсихолог: — «Было бы умение с хотением, а желаемое придумаем».
Открыла окно, потушила свет, опустилась на ковер в позе Лотоса, спиной на север. Закрыла глаза. Для начала решила потренироваться, делая посылы энергии внутрь себя — просто для очистки организма от шлаков. Воображаемый теплый шар бледно–оранжевого цвета медленно начал свой спиралеобразный путь против часовой стрелки по руке от ладони к плечу. Получилось. Я окончательно расслабилась, пробормотала вслух охранную мантру, сделала запрос… И снова получилось. Оказывается, Космос меня еще помнит. Канал связи для выхода в информативное поле Земли был свободен. Это ли не Чудо?.. Знакомая голограмма сформировалась сама собой, интуитивно выпорхнув белоснежной птицей с нижней полки памяти. Можно?.. Да…
Итак, я начала шаг за шагом погружение в прошлое.
*
Сырость подвального помещения, запах гнили, свежей крови, пота, нечистот совсем не ощущаются на фоне боли… Все тело — одна сплошная рана… Но больше всего досталось рукам. Главный изверг приказал в первый день допроса: — «Радистке конечности изувечить, в первую очередь лишить профессионального орудия труда». А уж младшие по чину садисты постарались… Что только немцы не делали: и жгли раскаленным железом, и иглы вводили под ногти, и ломали сами ногти, четыре клейма поставили на каждой руке, с внутренней стороны, чтобы больнее было, чтобы заставить говорить… Гестаповцев раздражало, злило молчание. Парадокс: чем дольше пытка, чем изощреннее садизм, тем больше сил и воли. И даже сейчас, когда к правой руке снова приближается горячий прут, душа не реагирует — равнодушие и апатия… И только боль, боль, боль… Но и она стала не более, чем обыкновенным ощущением…
*
Запах горелого мяса и хохот… Я не успеваю выйти из ретроспекции должным образом. Одной ногой — там, в прошлом, другой — здесь, в настоящей жизни. «Зависание… Некорректное завершение программы», — сказал бы любой современный сисадмин про подобное.
Девчонки заливаются от смеха.
— Ты так стонала во сне.
— Меня пытали.
— А что с рукой? На ней пузырь вздулся…
— ??? Ожог…
— Батареи у нас в общаге этой зимой раскалены, как никогда…
— Обычное явление — ведь на улице плюс пять…
*
Вот и хорошо. Да просто здорово, что сознание окунуло меня не в счастливые эпизоды прошлой жизни, как обычно, а наконец-то предоставило возможность освободиться от назойливого сна. Теперь именно это неприятное воспоминание больше никогда не вернется. Причина найдена. Хотя немного коробит антитеза. Как-то не очень она хороша: c одной стороны, иглы под ногтями замученной радистки, а с другой — девчонки, заливающиеся от смеха. Но это моя личная антитеза. Увы. И поделать с этим я ничего не смогу. Лучше поторопиться, информативное поле скоро закроется.
Все. Произвожу регулировку всех чакр, подпитываюсь внешней энергией, прогоняю ее сверху вниз и закручиваю у основания конусов.
Привет. Я вернулась. Я снова с вами.
Закат, покидая веранду, задерживается на самоваре.
Но чай остыл или выпит; в блюдце с вареньем - муха.
И тяжелый шиньон очень к лицу Варваре
Андреевне, в профиль - особенно. Крахмальная блузка глухо
застегнута у подбородка. В кресле, с погасшей трубкой,
Вяльцев шуршит газетой с речью Недоброво.
У Варвары Андреевны под шелестящей юбкой
ни-че-го.
Рояль чернеет в гостиной, прислушиваясь к овации
жестких листьев боярышника. Взятые наугад
аккорды студента Максимова будят в саду цикад,
и утки в прозрачном небе, в предчувствии авиации,
плывут в направленьи Германии. Лампа не зажжена,
и Дуня тайком в кабинете читает письмо от Никки.
Дурнушка, но как сложена! и так не похожа на
книги.
Поэтому Эрлих морщится, когда Карташев зовет
сразиться в картишки с ним, доктором и Пригожиным.
Легче прихлопнуть муху, чем отмахнуться от
мыслей о голой племяннице, спасающейся на кожаном
диване от комаров и от жары вообще.
Пригожин сдает, как ест, всем животом на столике.
Спросить, что ли, доктора о небольшом прыще?
Но стоит ли?
Душные летние сумерки, близорукое время дня,
пора, когда всякое целое теряет одну десятую.
"Вас в коломянковой паре можно принять за статую
в дальнем конце аллеи, Петр Ильич". "Меня?" -
смущается деланно Эрлих, протирая платком пенсне.
Но правда: близкое в сумерках сходится в чем-то с далью,
и Эрлих пытается вспомнить, сколько раз он имел Наталью
Федоровну во сне.
Но любит ли Вяльцева доктора? Деревья со всех сторон
липнут к распахнутым окнам усадьбы, как девки к парню.
У них и следует спрашивать, у ихних ворон и крон,
у вяза, проникшего в частности к Варваре Андреевне в спальню;
он единственный видит хозяйку в одних чулках.
Снаружи Дуня зовет купаться в вечернем озере.
Вскочить, опрокинув столик! Но трудно, когда в руках
все козыри.
И хор цикад нарастает по мере того, как число
звезд в саду увеличивается, и кажется ихним голосом.
Что - если в самом деле? "Куда меня занесло?" -
думает Эрлих, возясь в дощатом сортире с поясом.
До станции - тридцать верст; где-то петух поет.
Студент, расстегнув тужурку, упрекает министров в косности.
В провинции тоже никто никому не дает.
Как в космосе.
1993
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
