После сорока лет жизнь только...Мне надоела эта фраза, произнесенная гениально однажды и повторенная миллиардно до зубовного скрежета, и тем не менее.
Я страстно боялась сорока лет, потому что все ДО еще проходило под кокетливым тридцать плюс. После сорока менялся код, и человек ( в данном случае, я) разменивал пятый десяток.
Но ПОСЛЕ оказалось очень интересным. Настолько, что я этим интересностям даже потеряла счет.
Сейчас поясню.
После дня рождения, когда мне исполнилось сорок лет и пятнадцать дней, я почувствовала, что безумно начала болеть спина, болеть, чесаться и дергать пронзительно и жестоко. Через три дня из кожи вылезли два бугорка. Бугорки были розовыми, крепкими, напоминали ладненькие шишечки со склеенными чешуйками. На них было неудобно спать, и они очень явно торчали двумя горбиками из-под кофты.
Молодой, интересный и где-то тридцатилетний врач, которому я преподнесла бугорки, был очень спокоен и не удивлен на на одну тысячную секунды. Он объяснил, что розовые шишечки – явление характерное для некоторых женщин, явление изученное, рассмотренное, интереса для науки не представляющее, и отправил меня восвояси.
Через неделю бугорки лопнули ( эту неделю я очень кстати провела дома, используя отпуск), немного покровили, и на белый свет вылупились маленькие нежно-сиреневые крылышки, моментально обсохшие и легшие вдоль спины мягкими лиловыми тряпочками.
Я – человек, живущий реальным сегодняшним днем, и посему мне не нравились и не нравятся бесполезные предметы. Я взвесила последствия поступка – возможно, нелогичного или, допустим, неординарного, но соображения ликвидности по отношению к собственной жизни возабладали – вспомнив, что крылья теоретически требуются для полета, я решила попробовать взлететь над кроватью, чтобы было не так катастрофично падать. Розовато-лиловые крылышки приподняли меня в первый раз всего на двадцать сантиметров. Месяц взяли у меня тренировки по увеличению траектории, скорости скольжения и благоприятного приземления.
Очень сложно было удержаться от похвальбы и демонстрации своего летающего организма мужу, сыну, родителям и подругам, но я боялась опростоволоситься, поэтому вылетела из дома впервые вечером, часов в одиннадцать.
Маршрут показался мне очевидным – я летела к дому своего любовника, который объявил мне о расставании за неделю до моего дня рождения, то есть, около двух месяцев назад.
С любовником мы были знакомы уже довольно давно. Я работала нянечкой на дому, ухаживала за престарелыми, и он оказался соседом одной моей пациентки. Мы выходили с бабулей гулять, и он выходил гулять со своим пшеничным спаниелем. У нас с хозяином образовался роман, и у пациентки с собакой отношения тоже сложились неплохо – он подлизывался, глядя в ее глаза преданно и светло, она млела от внимания и дарила ему ежедневно полсосиски.
Любовник не был ни молодым, ни пылким, ни принцем. Но, видимо, мне надоела рутинная супружеская жизнь, поэтому состоялось обоснованное грехопадение - на что только ни пойдет провинциальная и немолодая госпожа Бовари?
То, что я так ценю в мужчине, в любовнике отсутствовало напрочь. Он заученно твердил о том, как заботится обо мне, и заунывно требовал секса через день после гинекологической операции. Он дарил мне задушенные стандартные три цветочка и расписывал свое романтическое начало. Он боялся жены и сослуживцев, поэтому мы встречались в его машине на окраине города, спешащие, потные и оглядывающиеся по сторонам. Я не видела в нем друга, но мне необходим был хоть какой-то выход из дома, как необходима была иллюзия того, что я еще способна кому-то нравиться.
В один из вечеров мой Ромео неудачно припарковал машину, и нас заметила подруга его дочери. К счастью, до секса в тот вечер мы не успели дойти, но преступление заключалось в том, что любовник сообщил жене о походе к заболевшему другу, а сам торопливо гладил мою коленку. Девочка не заметила коленку, но она была крайне удивлена, встретив дядю Гену в таком необычном месте с какой-то теткой.
На обратной дороге мой пылкий друг нервничал, обвинял меня в неосторожности, говорил, что встречи со мной не дарят ему такого удовольствия, как бы , в общем, хотелось, и, спровадив меня домой, не позвонил на следующий день, а, когда я осмелилась позвонить ему сама, он сухо сообщил мне, что, по всей вероятности, нам надо разойтись.
Я, видимо, слишком много от него хотела, но, будучи человеком благодарным, ни разу и ни за что его не упрекнула, всегда отвечала на его пламенные призывы, довольствовалась одним букетом в год и символической суммой на день рождения, посему, по большому счету, мне не в чем было себя упрекнуть.
Я летела спокойно и легко. Мысль о том, что пострадавшее из-за отставки эго запрятано в тело, несомое крепкими крыльями, давало надежду.
Любовник уныло брел между двумя клумбами, так же уныло перебирал за ним лапами спаниель.
- Эй, - шепнула я сверху, на уровне метра над головой того, кому было скучно во время наших встреч.
Любовник поперхнулся, закашлялся, открыл рот и побежал к своему подъезду, еще быстрее мчалась впереди него пшеничная собака.
Я плохо освоила повороты в воздухе, поэтому развернувшись медленно и осторожно, я полетела домой с мыслью, что над этим стоит поработать. Дома я раздумывала весь вечер о том, что стоит ли повторять полеты к зданию между клумбами, но решила, что одной встречи *земля-воздух* пока будет достаточно.
На следующий день меня ждал сюрприз – нежная лиловость крыльев помутнела, и на свет можно было разглядеть, что некоторые перышки стали чернильными. Сами же крылья выросли сантиметров на пять.
Я не боялась, что их увидит муж. Интимная жизнь наша проходила редко, в стандартной форме и в темноте. Я просто купила более свободные кофты и выбросила из дома облегающий трикотаж.
Через неделю после полета к Гене я встречалась в кафе с мамой. Обычно наши встречи так или иначе сводились к обоюдным обвинениям и упрекам, заканчиваясь взаимными обидами и раздражением.
Но в этот раз я подумала, что наверняка у мамы нет крыльев, пожалела ее и не ответила на замечание , что я невероятно потолстела и запустила себя.
Дома я заметила, что даже при тусклом свете видно, как треть перьев приобрела сочный темно-фиолетовый цвет, и крылья стали прочнее – я легче разворачивалась в воздухе и облетела вечером парк не два, а три раза. Я не боялась, что кто-то меня увидит – люди нечасто смотрят на небо, они всегда спешат, угрюмые и озабоченные, домой, им не до полетов и не до чужих успехов в небесах.
Через четыре дня я попросила добавки к зарплате, не заискивая и не унижаясь перед начальницей. Я спокойно перечислила ей свои заслуги за прошлый год, особенно напирая на то, что, начав работать в нашей фирме нянечкой , я за год выросла до администратора фирмы, отвечающего за координацию работы и ее качество.
Во время разговора мне все время хотелось чесать спину. Когда начальница сказала, что в моих словах есть резон и что она будет ходатайствовать за меня перед нужными инстанциями, я поняла, что крылья растут в режиме реального времени.
Так оно и оказалось. Перья наполовину потемнели, и крылья удлинились еще.
...Жизнь продолжается. Я летаю каждый вечер к морю и не боюсь заблудиться или упасть. Крылья давно и надежно меня держат, темные и уверенные.
Я долго думала над происшедшим, и меня мучали вопросы – где эти крылья были, когда мне исполнилось шестнадцать, двадцать пять, тридцать?
Ответа нет. Крылья появились только сейчас, даря мне радость и осознание того, что это я, это каждый мой поступок придали им надежность и уверенность...
Потому что искусство поэзии требует слов,
я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой,-
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.
Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф - победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя,-
это чувство забыл я.
В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто, туалеты невест - белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -
деревянные грелки.
Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.
Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам.
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -
тут конец перспективы.
То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор - не кричать же слугу -
да чешу котофея...
То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем - все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.
Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.
Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
чтоб спросить с тебя, Рюрик.
Зоркость этих времен - это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене. И не князя будить - динозавра.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зеленого лавра.
Декабрь 1969
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
