Итак, я всё-таки вырвалась в Китай. Вопреки всему. Или благодаря Всевышнему.
В Раздольном в наш автобус села объёмистая барышня а-ля мегатонная звезда шоу «Однажды в России», лет 42 приблизительно. Круглое гладкое лицо без морщин, красная помада, ноги-тумбы и леопардовая накидка. На промежуточной остановке, во время инструктажа, проводимого руководителями групп, когда было объявлено, что продукты ввозить нельзя, она сильно огорчилась: «Как? И колбасу нельзя? И яйца?» Все присели- ехать в Китай со своей едой, когда русские там только и делают, что животы набивают китайскими деликатесами, по меньшей мере странно.
-И много яиц?- спрашивает руководша.
- Десяток. Домашние. Мама утром сварила, - прям пожалеть хотелось сразу и сиротку, и маму её…
Вспомнив, как однажды сама распихивала по карманам сосиски, купленные накануне для мужа и в итоге заночевавшие в сумке по причине моей забывчивости, на границе я посоветовала бедолаге сделать то же самое.
- Иир. А икру положи в капюшон мне, пожалуйста- Лена (так зовут красотку) поворачивается к мне спиной, откидывая капюшон. - И вторую банку туда же. И завязки завяжи.
- Лен, 2 банки же будут стукаться друг об друга, тебя сразу запеленгуют. Вторая банка утонула в одном из карманов, но следом за ней в воздухе возник батон колбасы толщиной в мужскую руку и длиной сантиметров около 40.
И сразу же исчез в декольте красотки.
- Колбасу- в сиси- комментирует она.
- Хорошо, когда сиси позволяют- добавляю я.
Колбаса в своём новом обиталище визуально вообще никак не определялась, поэтому границу наша группа прошла совершенно спокойно.
Я помню, я стоял перед окном
тяжелого шестого отделенья
и видел парк — не парк, а так, в одном
порядке как бы правильном деревья.
Я видел жизнь на много лет вперед:
как мечется она, себя не зная,
как чаевые, кланяясь, берет.
Как в ящике музыка заказная
сверкает всеми кнопками, игла
у черного шиповика-винила,
поглаживая, стебель напрягла
и выпила; как в ящик обронила
иглою обескровленный бутон
нехитрая механика, защелкав,
как на осколки разлетелся он,
когда-то сотворенный из осколков.
Вот эроса и голоса цена.
Я знал ее, но думал, это фата-
моргана, странный сон, галлюцина-
ция, я думал — виновата
больница, парк не парк в окне моем,
разросшаяся дырочка укола,
таблицы Менделеева прием
трехразовый, намека никакого
на жизнь мою на много лет вперед
я не нашел. И вот она, голуба,
поет и улыбается беззубо
и чаевые, кланяясь, берет.
2
Я вымучил естественное слово,
я научился к тридцати годам
дыханью помещения жилого,
которое потомку передам:
вдохни мой хлеб, «житан» от слова «жито»
с каннабисом от слова «небеса»,
и плоть мою вдохни, в нее зашито
виденье гробовое: с колеса
срывается, по крови ширясь, обод,
из легких вытесняя кислород,
с экрана исчезает фоторобот —
отцовский лоб и материнский рот —
лицо мое. Смеркается. Потомок,
я говорю поплывшим влево ртом:
как мы вдыхали перья незнакомок,
вдохни в своем немыслимом потом
любви моей с пупырышками кожу
и каплями на донышках ключиц,
я образа ее не обезбожу,
я ниц паду, целуя самый ниц.
И я забуду о тебе, потомок.
Солирующий в кадре голос мой,
он только хора древнего обломок
для будущего и охвачен тьмой...
А как же листья? Общим планом — листья,
на улицах ломается комедь,
за ней по кругу с шапкой ходит тристья
и принимает золото за медь.
И если крупным планом взять глазастый
светильник — в крупный план войдет рука,
но тронуть выключателя не даст ей
сокрытое от оптики пока.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
