Если теория относительности подтвердится, то немцы скажут, что я немец, а французы — что я гражданин мира; но если мою теорию опровергнут, французы объявят меня немцем, а немцы - евреем
Каждый раз, когда Мурзилыч сбегал из дома, восьмилетний Ванюша не находил себе места. Искал своего друга по всем окрестностям, звал до потери голоса. Бесполезно. Любимый кот не давал о себе знать. Где скрывался Мурзилыч, чем питался - было неведомо. Но проходило недели две, и бесстыжая рыжая морда появлялась возле двери Ванюшиной квартиры. Мурзилыч хрипло мяукал и царапал обивку. Мальчик радовался возвращению друга, прощал ему всё и кормил вкусняшками.
Ванюша любил разговаривать с котом. Учил выполнять команды. Но Мурзилыч неохотно поддавался дрессировке. Он не понимал, зачем надо по сто раз садиться, ложиться и ходить на задних лапах. "Неужели Ванюша думает, что я не понимаю слов? - рассуждал кот. - Всё понимаю. Даже говорить умею. Но не хочу".
Однажды Мурзилыч пропал надолго. Уже месяц прошел, а кота всё не было. Ванюша захандрил, загрустил, и даже заболел. Пролежал с высокой температурой три дня. На четвертый - мальчику стало легче, а еще через день он совсем поправился. Решил пойти погулять. Открыл дверь и увидел Мурзилыча. Тот был худющий, грязный, с надорванным ухом.
- Мурзилыч, неужели тебе дома плохо было? Выбирай: или бродяжничаешь, или живешь у меня, - озадачил кота Ванюша, хотя прекрасно знал, что побег опять повторится.
- Ну, я выбираю тебя, - сказал Мурзилыч, хитро блеснув глазами, и потёрся о Ванину ногу.
Облетали дворовые вязы,
длился проливня шепот бессвязный,
месяц плавал по лужам, рябя,
и созвездья сочились, как язвы,
августейший ландшафт серебря.
И в таком алматинском пейзаже
шел я к дому от кореша Саши,
бередя в юниорской душе
жажду быть не умнее, но старше,
и взрослее казаться уже.
Хоть и был я подростком, который
увлекался Кораном и Торой
(мама – Гуля, но папа – еврей),
я дружил со спиртной стеклотарой
и травой конопляных кровей.
В общем, шел я к себе торопливо,
потребляя чимкентское пиво,
тлел окурок, меж пальцев дрожа,
как внезапно – о, дивное диво! –
под ногами увидел ежа.
Семенивший к фонарному свету,
как он вляпался в непогодь эту,
из каких занесло палестин?
Ничего не осталось поэту,
как с собою его понести.
Ливни лили и парки редели,
но в субботу четвертой недели
мой иглавный, игливый мой друг
не на шутку в иглушечном теле
обнаружил летальный недуг.
Беспокойный, прекрасный и кроткий,
обитатель картонной коробки,
неподвижные лапки в траве –
кто мне скажет, зачем столь короткий
срок земной был отпущен тебе?
Хлеб не тронут, вода не испита,
то есть, песня последняя спета;
шелестит календарь, не дожит.
Такова неизбежная смета,
по которой и мне надлежит.
Ах ты, ежик, иголка к иголке,
не понять ни тебе, ни Ерболке
почему, непогоду трубя,
воздух сумерек, гулкий и колкий,
неживым обнаружил тебя.
Отчего, не ответит никто нам,
все мы – ежики в мире картонном,
электрическом и электронном,
краткосрочное племя ничьё.
Вопреки и Коранам, и Торам,
мы сгнием неглубоким по норам,
а не в небо уйдем, за которым,
нет в помине ни бога, ни чё…
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
