Ёкнуло сердце!..
Проламывая ледяной ветер на трёхколёсном электровелике, который за малые габариты, большую грузоподъёмность и рабочее усердие величаю не иначе как Яшкой в память о героическом ишачке из моей Каракалпакской были, я по привычке бросаю взгляд на водонапорную башню. А там…
Там в разлохмаченном хворосте аистиного гнезда белеет – не снежок наметённый, не ледок наслоённый, а… птица! И первая моя мысль со скоростью света опережает всякую логику и аналитику:
«Аист! Не улетел, бедняжка, остался зимовать, одиношечка, может, даже по причине больного крыла или раненой ножки»…
Сбрасываю «газ», останавливаю Яшку, тревожно всматриваюсь вверх, начиная размышлять:
«Да нет же, какой аист: декабрь через два дня! Это, вероятно, клочок бумаги ветер занёс в гнездо. Показалось…».
Для убеждения снимаю очки и протираю стёкла. А, надев их, внятно различаю, что на краю гнезда сидит – нет, не ошибся я первоначально – белопёрая птица, но… голубок, белый голубь, вжавший голову в выпуклую колесом грудь. Он нахохлился и чуть покачивается на ветру.
И отлегло у меня от сердца:
«Вот ведь где пристроился, белокрылый, в отсутствие хозяев! А я уж всяких бед нафантазировал. Ну, сиди, сиди, хотя место, чудак, выбрал ты не самое укромное да тихое. Разве тёплых безветренных чердаков в станице мало? А впрочем, дело твоё, ты здесь птах местный, к осеням-зимам кубанским привычный»…
И, улыбаясь, я кручу ручку скорости, продолжая путь.
За Москва-рекой в полуподвале
Жил высокого роста блондин.
Мы б его помянули едва ли,
Кабы только не случай один.
Он вставал удивительно поздно.
Кое-как расставался со сном.
Батарея хрипела гриппозно.
Белый день грохотал за окном.
Выпив чашку холодного чаю,
Съев арахиса полную горсть,
Он повязывал шарф, напевая,
Брал с крюка стариковскую трость.
Был он молод. С лохматой собакой
Выходил в переулки Москвы.
Каждый вправе героя гулякой
Окрестить. Так и было, увы.
Раз, когда он осеннею ночью
Интересную книгу читал,
Некто белый, незримый воочью,
Знак смятенья над ним начертал.
С той поры временами гуляка
Различал под бесплотным перстом
По веленью незримого знака
Два-три звука в порядке простом.
Две-три ноты, но сколько свободы!
Как кружилась его голова!
А погода сменяла погоду,
Снег ложился, вставала трава.
Белый день грохотал неустанно,
Заставая его в неглиже.
Наш герой различал фортепьяно
На высоком одном этаже.
И бедняга в догадках терялся:
Кто проклятье его разгадал?
А мотив между тем повторялся,
Кто-то сверху ночами играл.
Он дознался. Под кровлей покатой
Жили врозь от людей вдалеке
Злой старик с шевелюрой косматой,
Рядом - девушка в сером платке.
Он внушил себе (разве представишь?
И откуда надежды взялись?),
Что напевы медлительных клавиш
Под руками ее родились.
В день веселой женитьбы героя
От души веселился народ.
Ели первое, ели второе,
А на третье сварили компот.
Славный праздник слегка омрачался,
Хотя "Горько" летело окрест, -
Злой старик в одночасье скончался,
И гудел похоронный оркестр.
Геликоны, литавры, тромбоны.
Спал герой, захмелев за столом.
Вновь литавры, опять геликоны -
Две-три ноты в порядке простом.
Вот он спит. По январскому полю
На громадном летит скакуне.
Видит маленький город, дотоле
Он такого не видел во сне.
Видит ратушу, круг циферблата,
Трех овчарок в глубоком снегу.
И к нему подбегают ребята
Взапуски, хохоча на бегу.
Сзади псы, утопая в кюветах,
Притащили дары для него:
Три письма в разноцветных конвертах -
Вот вам слезы с лица моего!
А под небом заснеженных кровель,
Привнося глубину в эту высь,
С циферблатом на ратуше вровень
Две-три птицы цепочкой.
Проснись!
Он проснулся. Открытая книга.
Ночь осенняя. Сырость с небес.
В полутемной каморке - ни сдвига.
Слышно только от мига до мига:
Ре-ре-соль-ре-соль-ре-до-диез.
1977
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
