Ёкнуло сердце!..
Проламывая ледяной ветер на трёхколёсном электровелике, который за малые габариты, большую грузоподъёмность и рабочее усердие величаю не иначе как Яшкой в память о героическом ишачке из моей Каракалпакской были, я по привычке бросаю взгляд на водонапорную башню. А там…
Там в разлохмаченном хворосте аистиного гнезда белеет – не снежок наметённый, не ледок наслоённый, а… птица! И первая моя мысль со скоростью света опережает всякую логику и аналитику:
«Аист! Не улетел, бедняжка, остался зимовать, одиношечка, может, даже по причине больного крыла или раненой ножки»…
Сбрасываю «газ», останавливаю Яшку, тревожно всматриваюсь вверх, начиная размышлять:
«Да нет же, какой аист: декабрь через два дня! Это, вероятно, клочок бумаги ветер занёс в гнездо. Показалось…».
Для убеждения снимаю очки и протираю стёкла. А, надев их, внятно различаю, что на краю гнезда сидит – нет, не ошибся я первоначально – белопёрая птица, но… голубок, белый голубь, вжавший голову в выпуклую колесом грудь. Он нахохлился и чуть покачивается на ветру.
И отлегло у меня от сердца:
«Вот ведь где пристроился, белокрылый, в отсутствие хозяев! А я уж всяких бед нафантазировал. Ну, сиди, сиди, хотя место, чудак, выбрал ты не самое укромное да тихое. Разве тёплых безветренных чердаков в станице мало? А впрочем, дело твоё, ты здесь птах местный, к осеням-зимам кубанским привычный»…
И, улыбаясь, я кручу ручку скорости, продолжая путь.
Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаю
Слугу, несущего мне утром чашку чаю,
Вопросами: тепло ль? утихла ли метель?
Пороша есть иль нет? и можно ли постель
Покинуть для седла, иль лучше до обеда
Возиться с старыми журналами соседа?
Пороша. Мы встаем, и тотчас на коня,
И рысью по полю при первом свете дня;
Арапники в руках, собаки вслед за нами;
Глядим на бледный снег прилежными глазами;
Кружимся, рыскаем и поздней уж порой,
Двух зайцев протравив, являемся домой.
Куда как весело! Вот вечер: вьюга воет;
Свеча темно горит; стесняясь, сердце ноет;
По капле, медленно глотаю скуки яд.
Читать хочу; глаза над буквами скользят,
А мысли далеко... Я книгу закрываю;
Беру перо, сижу; насильно вырываю
У музы дремлющей несвязные слова.
Ко звуку звук нейдет... Теряю все права
Над рифмой, над моей прислужницею странной:
Стих вяло тянется, холодный и туманный.
Усталый, с лирою я прекращаю спор,
Иду в гостиную; там слышу разговор
О близких выборах, о сахарном заводе;
Хозяйка хмурится в подобие погоде,
Стальными спицами проворно шевеля,
Иль про червонного гадает короля.
Тоска! Так день за днем идет в уединеньи!
Но если под вечер в печальное селенье,
Когда за шашками сижу я в уголке,
Приедет издали в кибитке иль возке
Нежданая семья: старушка, две девицы
(Две белокурые, две стройные сестрицы),-
Как оживляется глухая сторона!
Как жизнь, о боже мой, становится полна!
Сначала косвенно-внимательные взоры,
Потом слов несколько, потом и разговоры,
А там и дружный смех, и песни вечерком,
И вальсы резвые, и шопот за столом,
И взоры томные, и ветреные речи,
На узкой лестнице замедленные встречи;
И дева в сумерки выходит на крыльцо:
Открыты шея, грудь, и вьюга ей в лицо!
Но бури севера не вредны русской розе.
Как жарко поцелуй пылает на морозе!
Как дева русская свежа в пыли снегов!
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
