Он говорил и говорил. Я поймала себя на мысли, что мне доставляет огромное удовольствие вот так, запросто, сидеть с Василием, почти рядом, сталкиваясь иногда лбами под общий хохот над его очередной шуткой. Он оказался превосходным рассказчиком, так быстро располагал к себе собеседника, что через полчаса мне уже казалось — мы знакомы целую вечность. А потом, как это бывает в американских фильмах, у нового знакомого в кармане начал разрываться мобильный телефон. Василий коротко переговорил с невидимым Игорем, став вмиг серьезным, и жестко закончил разговор фразой: «Скоро буду». Но странное дело, нажав кнопку отбоя, Василий мгновенно сумел вернуться в исходное состояние, то есть ко мне, к нашей прерванной беседе. Но только она тут же и закончилась.
— Любаня, — он назвал меня именно так, с той же ласковой интонацией, с какой это произносит Катька. — Мне очень жаль, но я вынужден…
И так далее и тому подобное. Я чуть не плакала от обиды. Выяснилось, что в ближайшее время, а именно месяца четыре, а может, и больше, Василия не будет в городе. Он объяснял что-то про буровые, про замену оборудования, графики и обязательства… — его работа, как я поняла из рассказа, оказалась связана с нефтью, добычей которой он занимался в глухой сибирской тайге.
— Буровых дел мастер, значит. Не катит, Мусь. Не нужны нам простые работяги, пусть даже и зарабатывающие крутые деньги… — дочь гладила меня по вздрагивающим плечам, вытирала своим носовым платком слезы, льющиеся из глаз сами по себе, остановить их у меня не хватало ни сил, ни воли. — Эх, маман, маман… Ну что может дать тебе буровик? Тебе! Имеющей два высших образования! Знающей в совершенстве три иностранных языка! Да он, наверно, ни одной книжки не прочитал за всю свою жизнь.
— Ты его не знаешь, — рыдала я в ответ, — не видела, и не говори глупости.
— Ой, да уж представляю. Качок — внешне, в башке — труха.
— Неправда! Он умный!
— Да самый обычный. Я более чем уверена. Ты просто напридумывала себе чего-то несусветного. Мусь, успокойся. Понимаешь, только в сказках Иваны-дураки превращаются в принцев. Запомни или поставь зарубку на памяти: этот Вася — прохожий. Случайный прохожий. Поняла? Шел, шел и прошел мимо, а ты его забыла.
— Не могу-у-у-у-у…
— Нет, ну до чего ж упрямая у меня мамаша. И дура дурой к тому же. Какой-то час общения, и ты сотрясаешь рыданиями воздух, словно прожила с человеком десяток лет.
Дочь обняла меня и нежно чмокнула в макушку. Совсем как мама в детстве. На секунду показалось, что мы с Катькой поменялись местами. Но дочь привела в чувство:
— Кстати, о нефтяниках. Они ж как моряки. Только не в рейс уходят, а на вахту. Разве не знаешь? И вахта у них может длиться долго. Жены моряков сидят у моря в ожидании мужей, потому что море — связующая нить с их любимыми. А тебе бы пришлось спать в обнимку с канистрой бензина. И это в лучшем случае! Устраивает подобная перспектива?
Умом я понимала, что дочь глаголет истину, но сердце отказывалось слушать и принимать Катькины доводы. Глаза василькового цвета невероятной глубины и чистоты не могли принадлежать обыкновенному человеку. И от самого Василия веяло не только физической силой. Обаяние вкупе с врожденной воспитанностью выдавали неординарную личность. За то короткое время, которое мы успели провести вместе, я успела разглядеть в нем и тонкую, ранимую душу, и романтическую натуру, и острый ум со смекалкой. Но как это все объяснить дочери?..
Ходить в клуб я не перестала, однако интерес иссяк. Странное дело — именно безразличие привело к всплеску потока кавалеров. Парадокс, но отчужденность породила нездоровый интерес со стороны противоположного пола. Предложения посыпались чаще, чем мы с Катькой предполагали. В ящике стола скопилась внушительная кучка визиток. Кого там только не было: начальники отделов, директора предприятий, члены правлений банков, парочка президентов компаний, главные врачи и заведующие клиниками. О менеджерах среднего звена, различных спортсменах и просто богатых папенькиных сынках даже вспоминать не хочется.
Вечерами мы с дочерью тасовали эти прямоугольнички, обсуждали достоинства и недостатки каждого ухажера и… отметали кандидатуры потенциальных проводников в «красивую жизнь». Всегда находилось какое-нибудь существенное «но»: жены, дети, грязные помыслы и предложения, отсутствие ума или скверные привычки.
Я поняла, что веду себя словно принцесса на горошине. Все мне было неудобно, со всеми новыми знакомыми я чувствовала себя неуютно, родственности душ не возникало.
— Ты слишком придирчива, Мусь, — ругалась Катерина.
— Не придирчива, а разборчива.
— Абонемент заканчивается, а ты даже ни разу не сходила на настоящее свидание.
— Ну и что! Это моя жизнь, и я с ней могу делать все, что хочу.
— Ты забываешь про меня, — дочь пыталась разжалобить и давила на «больную мозоль».
— Катюха, милая, неужели ты желаешь своей матери худа? Отстань от меня. Достаточно того, что я вытерпела с твоим отцом.
Нехороший, конечно, прием, но я им иногда пользуюсь.
Упоминание о человеке, которого она никогда не видела, но знала, что он принес много зла любимой мамочке, отрезвляло дочь, и на какое-то время она оставляла меня в покое.
Говори. Что ты хочешь сказать? Не о том ли, как шла
Городскою рекою баржа по закатному следу,
Как две трети июня, до двадцать второго числа,
Встав на цыпочки, лето старательно тянется к свету,
Как дыхание липы сквозит в духоте площадей,
Как со всех четырех сторон света гремело в июле?
А что речи нужна позарез подоплека идей
И нешуточный повод - так это тебя обманули.
II
Слышишь: гнилью арбузной пахнул овощной магазин,
За углом в подворотне грохочет порожняя тара,
Ветерок из предместий донес перекличку дрезин,
И архивной листвою покрылся асфальт тротуара.
Урони кубик Рубика наземь, не стоит труда,
Все расчеты насмарку, поешь на дожде винограда,
Сидя в тихом дворе, и воочью увидишь тогда,
Что приходит на память в горах и расщелинах ада.
III
И иди, куда шел. Но, как в бытность твою по ночам,
И особенно в дождь, будет голою веткой упрямо,
Осязая оконные стекла, программный анчар
Трогать раму, что мыла в согласии с азбукой мама.
И хоть уровень школьных познаний моих невысок,
Вижу как наяву: сверху вниз сквозь отверстие в колбе
С приснопамятным шелестом сыпался мелкий песок.
Немудрящий прибор, но какое раздолье для скорби!
IV
Об пол злостью, как тростью, ударь, шельмовства не тая,
Испитой шарлатан с неизменною шаткой треногой,
Чтоб прозрачная призрачная распустилась струя
И озоном запахло под жэковской кровлей убогой.
Локтевым электричеством мебель ужалит - и вновь
Говори, как под пыткой, вне школы и без манифеста,
Раз тебе, недобитку, внушают такую любовь
Это гиблое время и Богом забытое место.
V
В это время вдовец Айзенштадт, сорока семи лет,
Колобродит по кухне и негде достать пипольфена.
Есть ли смысл веселиться, приятель, я думаю, нет,
Даже если он в траурных черных трусах до колена.
В этом месте, веселье которого есть питие,
За порожнею тарой видавшие виды ребята
За Серегу Есенина или Андрюху Шенье
По традиции пропили очередную зарплату.
VI
После смерти я выйду за город, который люблю,
И, подняв к небу морду, рога запрокинув на плечи,
Одержимый печалью, в осенний простор протрублю
То, на что не хватило мне слов человеческой речи.
Как баржа уплывала за поздним закатным лучом,
Как скворчало железное время на левом запястье,
Как заветную дверь отпирали английским ключом...
Говори. Ничего не поделаешь с этой напастью.
1987
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
