Когда мы с внуком вернулись домой, дочь встретила нас не так, как обычно. Она лучилась от счастья, ее рот, как ни старалась, растягивался почти от уха до уха. И пахло пирогами. Сногсшибательный запах, который в нашей семье всегда является катализатором к примирению. Ага, еще не успели поссориться, а проводник добра (так мы называем пироги) уже источает флюиды со стола. Неспроста, однако, неспроста… И я заранее выставила невидимый щит.
— А что это Муська у нас такая злая и недовольная? — затараторила Катька, раздевая сына. — Глазками сверкает, молниями всех протыкает. Давай, Санечка, сделаем бабушке «чи-и-и-и-из…». Бабушка тоже улыбнется и перестанет колебать воздух своим зверским настроением. — Дочь показала мне язык и потащила Саньку в детскую.
Я не могу долго дуться. Да и ситуация требовала объяснений. Выждав для приличия полчаса, призвала дочь к ответу.
— А что я такого сделала? Ну да, винюсь, парк выбран не случайно. — Катькины глаза смеялись, а на лице не дрогнул ни один мускул. — Я про твоего Василия уже давным-давно все разузнала. Интернет — великая сила.
— Моего?.. — я чуть дара речи не лишилась. Дело принимало какой-то запутанный оборот.
— Ну, ты, мать, даешь! А чей же он?
— Мне кажется, — твой… Он разве не тот самый спонсор?.. Не Санькин отец?
Дочь стала судорожно хохотать и кататься по дивану. Она завывала, дрыгала ногами, хваталась за живот, приговаривая: «Ой, не могу… папочка… держите меня четверо…».
Закончив представление, Катька уже с серьезной миной произнесла:
— Успокойся, Василий не является биологическим отцом Саньки… Как ты вообще могла представить вместе меня и старого дядьку? — воскликнула дочь, но, увидев мою мгновенную реакцию, поспешно добавила: — Старый, конечно же, — для меня. Все, все! Глаза-то не пучь. Понимаешь, случайно все вышло… Ну да, да! Скверно. Но я ж не виновата в том, что твой Вася сам сочинил сказку про Санькино отцовство! Заметь: сам! Ой, только без рукоприкладства, пожалуйста! Невзначай и убить можно.
Это я запустила в нее первой попавшейся под руку вещью — игрушкой внука. Схватила еще две для острастки и нависла над дочерью.
— Правильно говорят: преступный путь начинается с бытовухи… Муся! Остановись, ты можешь закончить свою жизнь за решеткой. Убери оружие.
Эта маленькая дрянь еще и насмехалась надо мной. Можно было бы вспомнить старый дедовский способ, заголив Катькину пятую точку и отхлестав ремнем. Но сейчас меня волновало совсем другое.
— Что за ахинею ты несешь? Да как до такой нелепости можно додуматься?
— Винюсь, с моей подачи.
— Это каким же образом подают подобные горячие блюда?
— Как каким? Обычным. Я сказала, прости — соврала, что Санькина мать вовсе не… я, а ты. А твой олигарх поверил и растаял, как снежная баба по весне.
— Что-о-о-о-о?!..
— Прости, прости, прости, Мусечка. Я хотела как лучше. Старалась для тебя. Только ради тебя все это вранье. Я очень хочу, чтобы ты стала счастливой, — дочь умоляюще заглянула мне в глаза и, скромно потупившись, добавила: — И богатой…
— Приехали… — только и смогла вымолвить я.
Мне казалось, что с рождением Саньки дочь оставила затею с операцией «Охота на красивую жизнь». Но все было значительно хуже — даже беременность являлась частью безумного Катькиного плана. Немеркнущая идея любой ценой выдать мать замуж чудовищным образом реально воплотилась и была уже практически на финишной прямой. Коварству дочери не было предела. Ее вранье зашкаливало, штормило, как на картинах Айвазовского.
— Как твой язык повернулся, чтобы нагородить подобную чушь?! Как ты могла додуматься до такого кощунства?! А главное — зачем втягивать малыша в мерзость, гадость, ложь? — я ежедневно задавала Катьке эти вопросы.
— Ой, умоляю, маман… Ну соврала чуточку…
— И это ты называешь чуточкой?
— Если обман во благо, то его можно назвать добром, — поражала дочь своей невозмутимостью. — Я ж не виновата, что олигарх при знакомстве принял чересчур близко к сердцу мой рассказ.
— Еще бы! Бедная девочка, у которой мамаша на старости лет забеременела неизвестно от кого. И чтобы не стать посмешищем в глазах общества, мама с дочкой меняют место жительства и ведут затворнический образ жизни. А когда мамаша рожает младенца, дочь добровольно записывается в метрике мамой новорожденного. Дочь-героиня! Тьфу! Как Василий мог купиться на эту дешевую мыльную оперу? Не понимаю. Он же не глуп… Бред, бред и еще раз бред…
— Не бред, а здравая фантазия, — огрызалась моя упрямица.
— Да с такой фантазией тебе прямая дорога в ансамбль «Виртуозы Москвы» — без кастинга примут, ведь своим «бла-бла-бла» ты переплюнешь даже первую скрипку.
Я наотрез отказалась ездить в Воронцово. Наши стычки с Катькой приобрели постоянный характер. Баталии начинались сразу же после укладывания Саньки на балконе (такие вот теперь у нас стали прогулки). Мы орали друг на друга так, что срывали голоса. Бедные соседи! За что им-то наш кошмар?
Дочь продолжала упорствовать:
— Любаня, ты должна ответить Василию, он трезвонит в день по пятьдесят раз. Ладно ты не берешь трубку, а мне каково? Он же и меня терзает.
— А нечего было придумывать сказки! — парировала каждый раз я. — Не я ему давала наши телефоны. Предательница! Лгунишка!
— Подумаешь!.. — Катька в своей простоте, которая хуже воровства, была на самом деле бесподобна. — Я все продумала. До мелочей. Ты притворяешься, что ты мать Саньки. Это не трудно, все равно называешь его сыночкой. Василий женится на тебе. А после свадьбы мы открываем карты. Он добрый, он простит. Я уже досконально его изучила.
— Ну-ну… простит! Держи карман шире!
— Простит. Точно знаю. Потому что любит тебя. Он мне рассказал, что все это время искал нас. Но мы так заныкались, что даже его великий начальник службы безопасности не справился с задачей.
Как побил государь
Золотую Орду под Казанью,
Указал на подворье свое
Приходить мастерам.
И велел благодетель,-
Гласит летописца сказанье,-
В память оной победы
Да выстроят каменный храм.
И к нему привели
Флорентийцев,
И немцев,
И прочих
Иноземных мужей,
Пивших чару вина в один дых.
И пришли к нему двое
Безвестных владимирских зодчих,
Двое русских строителей,
Статных,
Босых,
Молодых.
Лился свет в слюдяное оконце,
Был дух вельми спертый.
Изразцовая печка.
Божница.
Угар я жара.
И в посконных рубахах
Пред Иоанном Четвертым,
Крепко за руки взявшись,
Стояли сии мастера.
"Смерды!
Можете ль церкву сложить
Иноземных пригожей?
Чтоб была благолепней
Заморских церквей, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
Государь приказал.
И в субботу на вербной неделе,
Покрестись на восход,
Ремешками схватив волоса,
Государевы зодчие
Фартуки наспех надели,
На широких плечах
Кирпичи понесли на леса.
Мастера выплетали
Узоры из каменных кружев,
Выводили столбы
И, работой своею горды,
Купол золотом жгли,
Кровли крыли лазурью снаружи
И в свинцовые рамы
Вставляли чешуйки слюды.
И уже потянулись
Стрельчатые башенки кверху.
Переходы,
Балкончики,
Луковки да купола.
И дивились ученые люди,
Зане эта церковь
Краше вилл италийских
И пагод индийских была!
Был диковинный храм
Богомазами весь размалеван,
В алтаре,
И при входах,
И в царском притворе самом.
Живописной артелью
Монаха Андрея Рублева
Изукрашен зело
Византийским суровым письмом...
А в ногах у постройки
Торговая площадь жужжала,
Торовато кричала купцам:
"Покажи, чем живешь!"
Ночью подлый народ
До креста пропивался в кружалах,
А утрами истошно вопил,
Становясь на правеж.
Тать, засеченный плетью,
У плахи лежал бездыханно,
Прямо в небо уставя
Очесок седой бороды,
И в московской неволе
Томились татарские ханы,
Посланцы Золотой,
Переметчики Черной Орды.
А над всем этим срамом
Та церковь была -
Как невеста!
И с рогожкой своей,
С бирюзовым колечком во рту,-
Непотребная девка
Стояла у Лобного места
И, дивясь,
Как на сказку,
Глядела на ту красоту...
А как храм освятили,
То с посохом,
В шапке монашьей,
Обошел его царь -
От подвалов и служб
До креста.
И, окинувши взором
Его узорчатые башни,
"Лепота!" - молвил царь.
И ответили все: "Лепота!"
И спросил благодетель:
"А можете ль сделать пригожей,
Благолепнее этого храма
Другой, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
И тогда государь
Повелел ослепить этих зодчих,
Чтоб в земле его
Церковь
Стояла одна такова,
Чтобы в Суздальских землях
И в землях Рязанских
И прочих
Не поставили лучшего храма,
Чем храм Покрова!
Соколиные очи
Кололи им шилом железным,
Дабы белого света
Увидеть они не могли.
И клеймили клеймом,
Их секли батогами, болезных,
И кидали их,
Темных,
На стылое лоно земли.
И в Обжорном ряду,
Там, где заваль кабацкая пела,
Где сивухой разило,
Где было от пару темно,
Где кричали дьяки:
"Государево слово и дело!"-
Мастера Христа ради
Просили на хлеб и вино.
И стояла их церковь
Такая,
Что словно приснилась.
И звонила она,
Будто их отпевала навзрыд,
И запретную песню
Про страшную царскую милость
Пели в тайных местах
По широкой Руси
Гусляры.
1938
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
