Прошел почти месяц с памятной встречи. Василий особо не досаждал своими визитами. Но по тому, что холодильник был всегда заполнен продуктами отменного качества, я понимала — друг семьи не ограничился вступительным взносом. И еще раздражало изобилие детских вещей и игрушек. Порой даже завидовала Василию, что не я покупаю Саньке все это великолепие. Многолетняя привычка самостоятельной женщины, конечно, ее (женщину) не красит. И искоренить такую привычку может только надежный мужчина. Василий как раз всячески и демонстрировал свою надежность. Я как могла сопротивлялась, постепенно и вполне естественно меняя собственное мировоззрение. Прелести новой жизни поработили, все глубже засасывая в болото удобного и непривычного быта. А вскоре дочь сообщила о том, что в нашей квартире закончился ремонт и мы возвращаемся домой.
— Ремонт?! — моему изумлению не было предела. — Мы делали ремонт? Когда? На какие шиши?.. Ах, да… Я поняла. Дорогая моя, когда-то любому терпению приходит конец. Ты за спиной у собственной матери обделываешь делишки с… с…
— Ну, говори, говори. С кем? Молчишь… Тогда слушай. Василий действительно любит тебя. Ему сейчас безразлично, его сын наш Санька, не его. Он просто любит тебя. Те-бя!
— Меня? — растерялась я. — То есть ты хочешь сказать, что он поверил в мою правду? Он не считает меня сумасшедшей? Ты честно во всем призналась?
Дочь слегка покраснела, зачем-то опустила взгляд на ладони, ойкнула, спрятала руки за спину и отчеканила вполне правдоподобно:
— Да! Призналась!
И я успокоилась, как всегда упустив из виду важные детали. Конечно, в нужное время память напомнила о них: одни только руки за спиной чего стоили! Ведь Катька, когда врет, обычно держит фиги, скрытые от глаз. Но в тот момент мои глаза потонули в радости и ничегошеньки не замечали.
Постепенно взаимоотношения с Василием переросли из дружеских в практически родственные. Я по-прежнему грезила мужчиной своей мечты, но все еще старалась не подавать вида. О моих муках было известно только подушке, давно и насквозь просолившейся от слез.
Когда что-то прорастает из временного в постоянное, трудно замечать подвох. Василий прочно пророс в нашу семью. Он все чаще оставался у нас допоздна, укладывая спать Саньку, играл с ним, гулял, бегал на пару с Катькой по магазинам. И еще он нанял няню для нашего малыша. Честно скажу — с появлением Лидии Ивановны даже Катька стала как-то тише и мягче, настолько эта женщина обволакивала своим спокойствием и теплом. У меня появилось свободное время для работы и отлучек из дома без уважительных причин. И этим обстоятельством тут же воспользовался Василий.
Подозреваю, что его охрана неустанно следовала за мной по пятам. Иначе как еще можно понять появление Василия в кафе, где мы всегда встречаемся с Ритой?
— Надеюсь, дамы не против моего присутствия? — У меня перед носом оказался пышный букет великолепных хризантем.
Я вынырнула из цветов и не увидела за точно таким же букетом подругу. А между тем Василий уже ставил на стол две вазы, по-хозяйски раздвигая приборы. Рядом навытяжку стояли двое официантов.
— Прошу прощения, но на сегодня кофе отменяется. Вместо этого нам предстоит сытный и здоровый ужин.
Поведение Василия и смешило, и удивляло одновременно. По лицу Риты поняла, что она чувствует то же, что и я, — подруга сидела притихшая, что для нее совсем несвойственно. Живьем мою любовь она увидела впервые.
— Что празднуем? — подала я голос. — До чьих-либо дней рождения далеко, государственных праздников на горизонте тоже не просматривается.
— А… так это… — замялся Василий, но быстро взял себя в руки и выдохнул: — Помолвку!
— Чью? — пискнула подруга.
— Так нашу, — Василий смиренно опустился передо мной на одно колено, вынул из кармана пальто коробочку, открыл, достал кольцо, протянул мне и, словно невзначай, сообщил Рите: — Любаня выходит за меня замуж.
Не думаю, что будет уместным описание бурного выяснения отношений. Но голос я повышала, очень даже. А остановилась лишь после громких аплодисментов: на мое счастье, нашелся один из посетителей кафе, догадавшийся таким нехитрым способом прекратить балаган. Повисла гнетущая тишина. Зрителей набралось довольно много. И все выкручивали шеи в надежде увидеть продолжение. «А фигу вам!» — решила я и ядовито-плотоядно улыбнулась:
— Значит, хрясть — и в ЗАГС? И никаких прогулок под луной? Никакой романтики?
— А теплоход?.. — неуверенно возразил Василий.
— Теплоход не считается, — как можно жестче произнесла я. — Там был обыкновенный флирт. А любовь требует букетно-конфетного периода, ахов, охов и прочей романтической дребедени.
— Сама говоришь — дребедень. Но если так хочется… Не возражаю. Вот сразу весь период и пройдем — одним махом. Прямо сейчас.
Василий подозвал метрдотеля и о чем-то с ним зашептался.
Я мельком взглянула на Риту, подающую мне глазами знаки, — подруга так и не произнесла ни слова с начала нашей перепалки. За долгие годы дружбы мы с Ритусей научились понимать друг друга по едва заметным движениям губ, глаз, бровей и рук. Сейчас она беззвучно кричала мне: «Не спугни удачу! Не ломай комедию! Соглашайся, балда!»
Вокруг нас засуетились официанты, сервируя стол всевозможными деликатесами. Из ниоткуда возник саксофонист — полилась ненавязчивая мелодия. Рита не к месту разрыдалась. Я тоже была близка и к обмороку, и к слезному наводнению. С большим трудом удалось остановить надвигающийся поток. Смешно, но в тот миг я представляла себя плотиной гидроэлектростанции, сдерживающей напор стихии. Даже в экстремальных ситуациях мой мозг умудряется шутить над своей хозяйкой.
Глава 16
Наше бракосочетание прошло с большой помпой. Идея, конечно же, принадлежала Катьке. По мне, так куда приятнее скромно посидеть в ресторанчике или на природе с близкими друзьями — не по душе шумные застолья. Но мой жених встал на сторону дочери, и уже вдвоем они принялись коварно атаковать несговорчивую невесту. Делать нечего — крепость сдалась после двухнедельной осады.
А после свадьбы мы с Василием провели незабываемый медовый месяц. Исколесили всю Европу, прошагали десятки километров туристическими тропами. Нежились на лучших пляжах, проживали в красивейших отелях, ездили на самых шикарных автомобилях. Не жизнь, а волшебная сказка. С непривычки я сильно смущалась, чем приводила супруга в восторг.
— Невероятно! Миллионы женщин готовы отдать все, чтобы хоть на один день поменяться с тобой местами, а ты заладила «не надо, ни к чему, зачем…». Хорошая моя, привыкай. Ты теперь жена состоятельного человека, а значит, должна держать марку, — ворчал Василий, когда я отказывалась посещать магазины.
— Но куда мне столько нарядов? Одежда уже не помещается в чемоданы.
— Нашла проблему! Купим еще один.
— Да, да. Потом еще один, затем два, три… Пора сделать передышку.
Но Василька разве переубедишь? Пришлось учиться держать ту самую марку. И хоть ученица из меня получилась на троечку с плюсом, все-таки по возвращении мы разбирали с Катькой покупки почти неделю. Как раз дочь-то осталась довольна и моим внешним видом, и внутренним состоянием. Если б не она, копаться мне в тех чемоданах не меньше месяца.
Накануне бракосочетания мы переехали в много-много-комнатную квартиру Василия. Район, конечно, не сравнить с нашими Филями, утопающими летом в зелени. Зато инфраструктура — ого-го! Город в городе у самой Москвы-реки с множеством магазинов, кафе, ресторанов, с собственным пляжем, салонами красоты, тренажерными залами, почтовым отделением, тремя отделениями банков, школой, детскими садами и еще черт знает с чем по мелочи. И каждый отдельный дом в этом городе — самостоятельная крепость. Саньку можно было смело оставлять во дворе — охрана ни под каким предлогом не выпускала детей без родителей за пределы территории. Я все больше и больше убеждалась в том, что приняла правильное решение, выйдя замуж.
В один из вечеров муж огорошил:
— Любаня, праздник временно прерывается. Во всяком случае, для меня. Завтра улетаю на объект.
Я расстроилась. Привыкла, что супруг каждый день рядом, что выходные мы проводим вместе, что разучилась делать какие-либо шаги без его совета и одобрения. Привыкла и совсем забыла, где взращивается «хлеб» моего любимого. А любая плантация требует надзора. И раз надо — значит надо. Делать нечего…
В день отъезда Катька увязалась за няней и Санькой, которые отправились на детскую площадку во двор. Но вскоре вернулась — странная, притихшая, робкая. «Все, держись, мать… — дала я себе установку, понимая, что такое поведение дочери — предвестник если не беды, то крупной неприятности. — Скорей бы Василек уехал, а потом разберемся…»
Он уже стоял в дверях, когда Катька выступила на передний план, оттеснив меня, и с покаянным видом произнесла:
— В общем, дядь Вась (с некоторых пор именно так она начала обращаться к отчиму), я хочу повиниться. Давно хочу, но боюсь… Я жутко виновата перед всеми…
Я увидела, как напрягся Василий. Еще до того, как дочь начала говорить, я поняла, о чем пойдет речь, и стояла ни жива ни мертва от охватившего ужаса.
— Только сразу хочу предупредить: Муся совершенно ни при чем. Я обманула не только тебя, но и ее. Мне очень жаль, что все это время ты считал Саньку своим сыном. Любаня тебе не врала: Санек мой, и только мой. А она — его бабушка. — Катька махнула рукой в мою сторону и умоляюще загнусавила, вытирая рукавом куртки хлынувший поток слез и соплей: — Дядь Вась, ты простишь меня?.. Мусь, а ты?..
Супруг посмотрел словно сквозь меня, Катьку даже не удостоил взглядом и, не сказав ни слова, пошел к лифту. Бежать за ним не имело никакого смысла. Да и ноги будто приросли к полу. Дверцы лифта сомкнулись, а я сползла по стене. Слез не было, в горле стоял ком. Я даже не сразу заметила, что Катька сидит рядом со мной на полу.
— Да… Тягостная сцена вышла, — невозмутимо констатировала дочь. От былой виноватости не осталось и следа.
— Гоголь отдыхает… — ответила ей на автопилоте.
— Но ты не расстраивайся. Вася — он умный. Ему нужно время для переваривания информации. Я специально это сделала именно в день отъезда. Чтоб никаких скандалов, ругани и выяснения отношений. Пусть в своей тайге посидит, подумает. Да куда он денется? Тебя любит, в Саньке души не чает. Даже ко мне питает почти отеческие чувства. Мы ему теперь роднее всех родных, мы его семья…
— Ну-ну…
Мне действительно было страшно. Буквально накануне я узнала, что беременна. Решила повременить и никому пока не сообщать, а огорошить Василия новостью после возвращения его из командировки. Однако дочь в очередной раз бессовестным образом вторглась в мое личное пространство, разрушая его целостность и уют. И я объявила ей бойкот.
Провинция справляет Рождество.
Дворец Наместника увит омелой,
и факелы дымятся у крыльца.
В проулках - толчея и озорство.
Веселый, праздный, грязный, очумелый
народ толпится позади дворца.
Наместник болен. Лежа на одре,
покрытый шалью, взятой в Альказаре,
где он служил, он размышляет о
жене и о своем секретаре,
внизу гостей приветствующих в зале.
Едва ли он ревнует. Для него
сейчас важней замкнуться в скорлупе
болезней, снов, отсрочки перевода
на службу в Метрополию. Зане
он знает, что для праздника толпе
совсем не обязательна свобода;
по этой же причине и жене
он позволяет изменять. О чем
он думал бы, когда б его не грызли
тоска, припадки? Если бы любил?
Невольно зябко поводя плечом,
он гонит прочь пугающие мысли.
...Веселье в зале умеряет пыл,
но все же длится. Сильно опьянев,
вожди племен стеклянными глазами
взирают в даль, лишенную врага.
Их зубы, выражавшие их гнев,
как колесо, что сжато тормозами,
застряли на улыбке, и слуга
подкладывает пищу им. Во сне
кричит купец. Звучат обрывки песен.
Жена Наместника с секретарем
выскальзывают в сад. И на стене
орел имперский, выклевавший печень
Наместника, глядит нетопырем...
И я, писатель, повидавший свет,
пересекавший на осле экватор,
смотрю в окно на спящие холмы
и думаю о сходстве наших бед:
его не хочет видеть Император,
меня - мой сын и Цинтия. И мы,
мы здесь и сгинем. Горькую судьбу
гордыня не возвысит до улики,
что отошли от образа Творца.
Все будут одинаковы в гробу.
Так будем хоть при жизни разнолики!
Зачем куда-то рваться из дворца -
отчизне мы не судьи. Меч суда
погрязнет в нашем собственном позоре:
наследники и власть в чужих руках.
Как хорошо, что не плывут суда!
Как хорошо, что замерзает море!
Как хорошо, что птицы в облаках
субтильны для столь тягостных телес!
Такого не поставишь в укоризну.
Но может быть находится как раз
к их голосам в пропорции наш вес.
Пускай летят поэтому в отчизну.
Пускай орут поэтому за нас.
Отечество... чужие господа
у Цинтии в гостях над колыбелью
склоняются, как новые волхвы.
Младенец дремлет. Теплится звезда,
как уголь под остывшею купелью.
И гости, не коснувшись головы,
нимб заменяют ореолом лжи,
а непорочное зачатье - сплетней,
фигурой умолчанья об отце...
Дворец пустеет. Гаснут этажи.
Один. Другой. И, наконец, последний.
И только два окна во всем дворце
горят: мое, где, к факелу спиной,
смотрю, как диск луны по редколесью
скользит и вижу - Цинтию, снега;
Наместника, который за стеной
всю ночь безмолвно борется с болезнью
и жжет огонь, чтоб различить врага.
Враг отступает. Жидкий свет зари,
чуть занимаясь на Востоке мира,
вползает в окна, норовя взглянуть
на то, что совершается внутри,
и, натыкаясь на остатки пира,
колеблется. Но продолжает путь.
январь 1968, Паланга
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Авторизация
Камертон
