|
Любая подпись хочет, чтобы ее считали автографом (Сергей Довлатов)
Проза
Все произведения Избранное - Серебро Избранное - ЗолотоК списку произведений
Назад в булочную | В маленьком городе П* недалеко от центра стояла булочная. Ну и что, скажете вы, и будете правы. В каждом населенном пункте есть такая, и не одна. Такая, да не такая, возражу я. Булочная города П* снабжалась изделиями местного экспериментального хлебозавода. Предприятие это славилось тем, что качество его изделий было выше всяких похвал. Там внедрялись новые технологии, проводились разные немыслимые эксперименты, и результат, как говорится, был налицо.
Однажды привезли в булочную партию хлеба, выпеченного по спецтехнологии, разработанной одним молодым креативным ученым. Сдобные булочки лежали на полках и как будто хвастались своими блестящими светло-коричневыми спинками. Кокетливые плетенки разглядывали косички друг друга и сравнивали их, улыбаясь. Добродушные ржаные кругляши радовались, что их не разрезали пополам на заводе. Если и суждено такое, пусть лучше их разрежет домохозяйка. Другие сорта и виды хлебобулочной индустрии дремали на своих полочках и видели красочные кондитерские сны.
Когда магазин открылся и первые посетители зашли вовнутрь, многим из них показалось, что атмосфера в булочной какая-то накалённая. «Что-то явно не так, как всегда», - заподозрили люди. А продавец тем временем говорила им вовсе непонятные вещи:
- Дорогие друзья, сегодня хлеб и булочки будут сами выбирать покупателей. Поэтому просто станьте шеренгой и про себя гадайте, какое же из этих изделий выберет вас.
Первой вскочила крайняя слева плетенка, и, станцевав несколько фигур кадрили, плюхнулась в рюкзак рыжего юноши, который слушал в наушниках что-то из тяжелого рока.
Ржаной кругляшок выбрал старушку в синей бандане, кожаных браслетах с шипами и футболке с Битлами, и улегся в её потрепанную временем сумку.
Сдобные булочки прыгали в корзинки и пластиковые пакеты молодых мамочек, держащих на руках глазастых вертлявых младенцев.
Было весело, все были довольны, выручка у продавщицы была огромная, а люди наслаждались вкусным свежим хлебом и невиданным зрелищем. С этого дня так и повелось: покупатели приходили в магазин и покидали его, будучи выбранными тем или иным хлебобулочным изделием.
Продолжалось это действо месяца два-три, и людям стало постепенно надоедать, что их выбирают. А булки с хлебами начали потихоньку наглеть: специально прыгали в сумки тех, кто их не хотел. Мало того, изделия экспериментального завода прогуливались по паркам и скверам городка, не стесняясь того, что были голыми. В конечном итоге они засыхали или плесневели на каких-то газонах и скамейках, а то и вовсе на ступеньках городской администрации.
Возникла критическая ситуация. Молодой креативный ученый искал ошибки в программе, а горожане готовились к восстанию. Однажды прохладным летним субботним утром толпа вывалила на центральную площадь и стала выкрикивать разные лозунги: "Назад, в булочную!", "Нет произволу наглых булок!". Мэр города поддержал митингующих и выступил с пламенной речью. Но закончить её не успел, потому что на его голову свалился кирпичик ржаного хлеба, спрыгнувший с ветки старого дуба. Мэра увезли на скорой, сказав, что жить будет. Разозленные горожане поймали злосчастного кирпичика, разорвали на куски и съели. Мэр был отомщен.
Затем разъярённая толпа, вооружившись вилками и столовыми ножами, стала гнать разбушевавшиеся изделия хлебозавода в сторону магазина.
А тем временем, молодой ученый нашел неисправность и запустил обновленную программу. Радостную весть озвучили по местному телевидению. Всё стало приходить в норму: булки и буханки хлеба были согнаны в магазин и нехотя занимали свои места на полках. Люди разошлись по домам и занялись обычными делами.
На следующий день посетители булочной смогли сами выбрать понравившиеся изделия и насладиться их непревзойденным вкусом.
А я втайне от всех сохранил одну плетенку из той ожившей партии. Положил её в бабушкину хрустальную ладью. Булка уже состарилась, превратилась в крепкий симпатичный сухарь. Мы с ней иногда перемигиваемся, а еще смотрим телевизор и обсуждаем текущие новости. | |
Ваши комментарииЧтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться |
Тихо, тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи,
Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
 Авторизация Камертон
1
Когда мне будет восемьдесят лет,
то есть когда я не смогу подняться
без посторонней помощи с того
сооруженья наподобье стула,
а говоря иначе, туалет
когда в моем сознанье превратится
в мучительное место для прогулок
вдвоем с сиделкой, внуком или с тем,
кто забредет случайно, спутав номер
квартиры, ибо восемьдесят лет —
приличный срок, чтоб медленно, как мухи,
твои друзья былые передохли,
тем более что смерть — не только факт
простой биологической кончины,
так вот, когда, угрюмый и больной,
с отвисшей нижнею губой
(да, непременно нижней и отвисшей),
в легчайших завитках из-под рубанка
на хлипком кривошипе головы
(хоть обработка этого устройства
приема информации в моем
опять же в этом тягостном устройстве
всегда ассоциировалась с
махательным движеньем дровосека),
я так смогу на циферблат часов,
густеющих под наведенным взглядом,
смотреть, что каждый зреющий щелчок
в старательном и твердом механизме
корпускулярных, чистых шестеренок
способен будет в углубленьях меж
старательно покусывающих
травинку бледной временной оси
зубцов и зубчиков
предполагать наличье,
о, сколь угодно длинного пути
в пространстве между двух отвесных пиков
по наугад провисшему шпагату
для акробата или для канате..
канатопроходимца с длинной палкой,
в легчайших завитках из-под рубанка
на хлипком кривошипе головы,
вот уж тогда смогу я, дребезжа
безвольной чайной ложечкой в стакане,
как будто иллюстрируя процесс
рождения галактик или же
развития по некоей спирали,
хотя она не будет восходить,
но медленно завинчиваться в
темнеющее донышко сосуда
с насильно выдавленным солнышком на нем,
если, конечно, к этим временам
не осенят стеклянного сеченья
блаженным знаком качества, тогда
займусь я самым пошлым и почетным
занятием, и медленная дробь
в сознании моем зашевелится
(так в школе мы старательно сливали
нагревшуюся жидкость из сосуда
и вычисляли коэффициент,
и действие вершилось на глазах,
полезность и тепло отождествлялись).
И, проведя неровную черту,
я ужаснусь той пыли на предметах
в числителе, когда душевный пыл
так широко и длинно растечется,
заполнив основанье отношенья
последнего к тому, что быть должно
и по другим соображеньям первым.
2
Итак, я буду думать о весах,
то задирая голову, как мальчик,
пустивший змея, то взирая вниз,
облокотись на край, как на карниз,
вернее, эта чаша, что внизу,
и будет, в общем, старческим балконом,
где буду я не то чтоб заключенным,
но все-таки как в стойло заключен,
и как она, вернее, о, как он
прямолинейно, с небольшим наклоном,
растущим сообразно приближенью
громадного и злого коромысла,
как будто к смыслу этого движенья,
к отвесной линии, опять же для того (!)
и предусмотренной,'чтобы весы не лгали,
а говоря по-нашему, чтоб чаша
и пролетала без задержки вверх,
так он и будет, как какой-то перст,
взлетать все выше, выше
до тех пор,
пока совсем внизу не очутится
и превратится в полюс или как
в знак противоположного заряда
все то, что где-то и могло случиться,
но для чего уже совсем не надо
подкладывать ни жару, ни души,
ни дергать змея за пустую нитку,
поскольку нитка совпадет с отвесом,
как мы договорились, и, конечно,
все это будет называться смертью…
3
Но прежде чем…
|
|
