...а ещё здорово ночью на диком пляже - море шуршит галькой, луна за тучками гоняется, рядышком лучший твой друг сидит лёжа)), дорожка от луны по воде - рукой дотянуться можно. Скажешь
- Хорошо...
Дружочек помолчит и ответит
- А то!
Потом
- Бах!
рыба большая плюхнется, это они ночью так играют, выпрыгнет из воды и назад.
И всю ночь сосны ветер гоняют, гудят тихонько.
А если засидеться на пляже, да ещё с бутылочкой, совсем интересные вещи могут случиться.
Как-то так вот проводим время, морем любуемся, запахами наслаждаемся и вдруг - звуки, движение. И то и другое неурочно. Смотрим - выбирается из-за мыска (что мы Утюгом зовём за похожесть на этот бытовой предмет) мужик какой-то. Одет прилично, серая курточка "в ёлочку", брюки не походные, ближе подошёл - лицо благородное, не туристическое, в годах солидных мужик этот, да и не мужик совсем - а просто аристократ какой-то. Глаза умные, серые вроде бы. Седой. Движения красивые, но без надрыва. Лицо интеллигентное, щёки выбриты, кисти рук сухие, пальцы длинные.
Поздоровался с нами, попросил разрешения присесть рядом
- Не помешаю?
- Да садитесь. Пляж общий
дружочек мой говорит.
Сел. На нас посматривает приятно.
Товарищ мой в рюмочку походную металлическую (других не держим в таких местах) чуток плеснул из бутылки, благородному старичку протягивает. Тот взял с благодарностью, приподнял и на нас смотрит - ждёт. Мы тоже культуры не чуждаемся - подняли свои
- За знакомство!
Выпили...
Помолчал чужой немного и спрашиват нас
- А вы тут портфельчик не находили?
- Нет
говорим, какой портфельчик-то, и что в нём? Это чтобы узнать, если наткнёмся.
Заплакал тут благородный старец и отвечает
- Коричневый такой портфель, с двумя замками. В нём все мои формулы...
Формулы у него...
А у нас непонятно что, никогда такого не было - мутится в голове, туманы, иллюзии, и не пьяницы мы горькие, просто туристы обыкновенные, а как в дымке какой-то пребываем, и воздух миражами слоится, а ведь ночь. Неуютно.
И пока мы так с собою боролись, из миражей выбирались - мужичок-то и растворился. Исчез.
Оглянулись, а его как и не было, и без звука, без движения. Куда делся? Растаял...
Утром мы на пляже проснулись. Всё нормально. Пусто вокруг. Головы не болят, вина в бутылке много.
- Помнишь что ночью было?
- Джентельмена пожилого? Помню...
Побрели в лагерь, завтрак готовить.
А вечером пришли к нам из посёлка гости. Мы им про нашего старого учёного и рассказали.
Тут нас местные и успокоили, обычное дело, говорят, мОроки щелинские, их тут несколько. Вот профессор ваш часто приходит к тихим не пьяным компаниям, всё портфельчик свой ищет, с формулами. А что там за формулы никто не знает.
На самом деле учёного этого давно и на свете нет, умер в шестидесятых. Места наши он очень любил, хоть и москвич. Видимо когда-то на пикнике потерял свои формулы вместе с портфелем, вот и не может покоя найти, всё вернуть их хочет.
- Вы его не бойтесь, он безвредный глюк, культурный.
А вот иногда приходит в эти места опасный псих, он тут голову сложил по пьяному делу, жену искал, чтобы прибить за измену, а жену-то пожалели чужие, и спрятали вместе с дочкой в своём лагере в пустой палаточке. Долго он бегал, быком ревел, да и свалился со скалы, сильно разбился, до больницы не довезли.
Теперь вот тоже в плохие ночи приходит, жену ищет. Много от него шума, да хлопот. Никому спать не даст. Приходится уговаривать, успокаивать...
Девица ещё одна появляется, бывает. Камень над морем есть большой и иногда смотришь - сидит на нём краса неземная и ждёт чего-то. Ну, чего обычно ждёт молодая женщина? Любви конечно. А уж одета... Многим и не снилось. Шортики на ней вишнёвые бархатные, носочки с полосочкой, кросовки-куколки, блузка с кружевами. Волосы длинные и на одну сторону перекинуты, личико наклонено к плечу. Хорошенькая.
Вот как-то шли мы раз, из щели уже, и она тут. Спрашивает нас
- Тепло вам было?
И с такой грустинкой она это спрашивает, типа что ей-то вот холодно, чего-то не хватает.
Мы головами покивали, тепло, мол, тепло, да и пошли дальше в Голубую, а она так и осталась на камне сидеть, ждать кого-то, а кого это она лишь одна и знает...
Мальчик юный иногда появляется - заначку ищет что под сосну положил и камешком привалил, а под которую - забыл. И было там пятьсот рублей надёжными деньгами, не шутки. Вот и мается.
А в особо лунные ночи здесь совсем другое творится - прыгает тогда в лунной дорожке посреди бухты сияющий серебристый лобань, рыба такая. Прыгает, будто дразнится. Да и вправду так. Это он тёмного горбатого горбыля доводит, тот ведь прыгать не умеет, а и прыгнул бы, кому он страшный-то такой нужен? Вот и отсиживается горбыль на дне, и только стонет иногда, да так стонет, что звук из моря до берега доходит, и тогда всем не по себе становится, сразу хочется с пляжа в лагерь на склон подняться, да палаточку хорошенько на ночь закрыть.
Такие места. Особенные. Много сердец к себе приманили. Много и историй.
- А вы тут портфельчик не находили? Уж больно жалко формул...
---------------------
* - Щель - заросший сосновым лесом распадок между скал у самого моря
Провинция справляет Рождество.
Дворец Наместника увит омелой,
и факелы дымятся у крыльца.
В проулках - толчея и озорство.
Веселый, праздный, грязный, очумелый
народ толпится позади дворца.
Наместник болен. Лежа на одре,
покрытый шалью, взятой в Альказаре,
где он служил, он размышляет о
жене и о своем секретаре,
внизу гостей приветствующих в зале.
Едва ли он ревнует. Для него
сейчас важней замкнуться в скорлупе
болезней, снов, отсрочки перевода
на службу в Метрополию. Зане
он знает, что для праздника толпе
совсем не обязательна свобода;
по этой же причине и жене
он позволяет изменять. О чем
он думал бы, когда б его не грызли
тоска, припадки? Если бы любил?
Невольно зябко поводя плечом,
он гонит прочь пугающие мысли.
...Веселье в зале умеряет пыл,
но все же длится. Сильно опьянев,
вожди племен стеклянными глазами
взирают в даль, лишенную врага.
Их зубы, выражавшие их гнев,
как колесо, что сжато тормозами,
застряли на улыбке, и слуга
подкладывает пищу им. Во сне
кричит купец. Звучат обрывки песен.
Жена Наместника с секретарем
выскальзывают в сад. И на стене
орел имперский, выклевавший печень
Наместника, глядит нетопырем...
И я, писатель, повидавший свет,
пересекавший на осле экватор,
смотрю в окно на спящие холмы
и думаю о сходстве наших бед:
его не хочет видеть Император,
меня - мой сын и Цинтия. И мы,
мы здесь и сгинем. Горькую судьбу
гордыня не возвысит до улики,
что отошли от образа Творца.
Все будут одинаковы в гробу.
Так будем хоть при жизни разнолики!
Зачем куда-то рваться из дворца -
отчизне мы не судьи. Меч суда
погрязнет в нашем собственном позоре:
наследники и власть в чужих руках.
Как хорошо, что не плывут суда!
Как хорошо, что замерзает море!
Как хорошо, что птицы в облаках
субтильны для столь тягостных телес!
Такого не поставишь в укоризну.
Но может быть находится как раз
к их голосам в пропорции наш вес.
Пускай летят поэтому в отчизну.
Пускай орут поэтому за нас.
Отечество... чужие господа
у Цинтии в гостях над колыбелью
склоняются, как новые волхвы.
Младенец дремлет. Теплится звезда,
как уголь под остывшею купелью.
И гости, не коснувшись головы,
нимб заменяют ореолом лжи,
а непорочное зачатье - сплетней,
фигурой умолчанья об отце...
Дворец пустеет. Гаснут этажи.
Один. Другой. И, наконец, последний.
И только два окна во всем дворце
горят: мое, где, к факелу спиной,
смотрю, как диск луны по редколесью
скользит и вижу - Цинтию, снега;
Наместника, который за стеной
всю ночь безмолвно борется с болезнью
и жжет огонь, чтоб различить врага.
Враг отступает. Жидкий свет зари,
чуть занимаясь на Востоке мира,
вползает в окна, норовя взглянуть
на то, что совершается внутри,
и, натыкаясь на остатки пира,
колеблется. Но продолжает путь.
январь 1968, Паланга
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
