Вена. Осенний дождливый день. Картинная галерея. Невысокий господин средних лет под руку с дамой. Они решили переждать непогоду на совершенно безлюдной выставке современных художников. Подошли к худощавому молодому автору, терпеливо скучающему рядом с несколькими акварелями.
Господин, пришедший с женой, был неплохо одет и слегка возбужден недавним обедом со старым токайским. Он говорил эмоционально, держался раскованно, немного картавил.
- Вот, Наденька, посмотри. Акварельки. Пейзажики. Сонная и бессмысленная старушка-Европа. Дремлет, еще не зная, что скоро грянет гром! Поразительная близорукость…
- Володенька, ты слишком строг к мальчику. Мне нравятся его пейзажи.
- Брось! Брось защищать эту вялую, беззубую мазню. Мне жаль твоего мальчика. Но, какие у него глаза! Горящие угли! Нет, я просто обязан помочь ему…
Володя обратился к автору на хорошем немецком:
- Господин художник! Вы молоды, умны, судя по вашему лицу. Так какого же черта вы пейзажики вырисовываете, словно сестрица Гретхен?! Прекратите немедленно. Займитесь делом! Скоро Европа закипит, взорвется. Страны затрещат по швам, народы схватят за горло своих палачей. Вы не желаете быть участником настоящей истории? Ее творцом? Я вижу в вас нечто особенное… Что-то общее есть у нас с вами… Но акварельки! К дьяволу их!
Художник молчал, но слушал жадно. Было видно, как слова входят в него и остаются.
- Если будете продолжать свое рисование – пропадете! Возьмите-ка себя в руки и начинайте вашу борьбу. Стиснув зубы, собрав всю волю в кулак. И плюньте на мораль, на совесть. Все это выдумки тех, кто не хочет делиться властью и силой. Не будьте ханжой, рискуйте и все получится у вас!
Владимир протянул художнику руку. Тот, не говоря ни слова, пожал ее.
- Да, кстати, как вас зовут, молодой человек? Хочу надеяться, что мы еще услышим о вас!
- Адольф. Адольф Шикльгрубер.
- Удачи вам, друг мой! Ничего не бойтесь. И бросьте, бросьте акварельки…
Надя посмотрела в окно и сказала мужу:
- Пойдем, Володя. Дождь кончился.
Они направились к выходу. Адольф задумчиво глядел на свои работы и повторял про себя: моя борьба, моя борьба, моя борьба….
Вена. Штраус. Вальс в преддверии ада.
Как побил государь
Золотую Орду под Казанью,
Указал на подворье свое
Приходить мастерам.
И велел благодетель,-
Гласит летописца сказанье,-
В память оной победы
Да выстроят каменный храм.
И к нему привели
Флорентийцев,
И немцев,
И прочих
Иноземных мужей,
Пивших чару вина в один дых.
И пришли к нему двое
Безвестных владимирских зодчих,
Двое русских строителей,
Статных,
Босых,
Молодых.
Лился свет в слюдяное оконце,
Был дух вельми спертый.
Изразцовая печка.
Божница.
Угар я жара.
И в посконных рубахах
Пред Иоанном Четвертым,
Крепко за руки взявшись,
Стояли сии мастера.
"Смерды!
Можете ль церкву сложить
Иноземных пригожей?
Чтоб была благолепней
Заморских церквей, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
Государь приказал.
И в субботу на вербной неделе,
Покрестись на восход,
Ремешками схватив волоса,
Государевы зодчие
Фартуки наспех надели,
На широких плечах
Кирпичи понесли на леса.
Мастера выплетали
Узоры из каменных кружев,
Выводили столбы
И, работой своею горды,
Купол золотом жгли,
Кровли крыли лазурью снаружи
И в свинцовые рамы
Вставляли чешуйки слюды.
И уже потянулись
Стрельчатые башенки кверху.
Переходы,
Балкончики,
Луковки да купола.
И дивились ученые люди,
Зане эта церковь
Краше вилл италийских
И пагод индийских была!
Был диковинный храм
Богомазами весь размалеван,
В алтаре,
И при входах,
И в царском притворе самом.
Живописной артелью
Монаха Андрея Рублева
Изукрашен зело
Византийским суровым письмом...
А в ногах у постройки
Торговая площадь жужжала,
Торовато кричала купцам:
"Покажи, чем живешь!"
Ночью подлый народ
До креста пропивался в кружалах,
А утрами истошно вопил,
Становясь на правеж.
Тать, засеченный плетью,
У плахи лежал бездыханно,
Прямо в небо уставя
Очесок седой бороды,
И в московской неволе
Томились татарские ханы,
Посланцы Золотой,
Переметчики Черной Орды.
А над всем этим срамом
Та церковь была -
Как невеста!
И с рогожкой своей,
С бирюзовым колечком во рту,-
Непотребная девка
Стояла у Лобного места
И, дивясь,
Как на сказку,
Глядела на ту красоту...
А как храм освятили,
То с посохом,
В шапке монашьей,
Обошел его царь -
От подвалов и служб
До креста.
И, окинувши взором
Его узорчатые башни,
"Лепота!" - молвил царь.
И ответили все: "Лепота!"
И спросил благодетель:
"А можете ль сделать пригожей,
Благолепнее этого храма
Другой, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
И тогда государь
Повелел ослепить этих зодчих,
Чтоб в земле его
Церковь
Стояла одна такова,
Чтобы в Суздальских землях
И в землях Рязанских
И прочих
Не поставили лучшего храма,
Чем храм Покрова!
Соколиные очи
Кололи им шилом железным,
Дабы белого света
Увидеть они не могли.
И клеймили клеймом,
Их секли батогами, болезных,
И кидали их,
Темных,
На стылое лоно земли.
И в Обжорном ряду,
Там, где заваль кабацкая пела,
Где сивухой разило,
Где было от пару темно,
Где кричали дьяки:
"Государево слово и дело!"-
Мастера Христа ради
Просили на хлеб и вино.
И стояла их церковь
Такая,
Что словно приснилась.
И звонила она,
Будто их отпевала навзрыд,
И запретную песню
Про страшную царскую милость
Пели в тайных местах
По широкой Руси
Гусляры.
1938
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
