Я научилась жить одним днём. Радоваться мелочам. Не загадывать.
Прилетела красивая птичка на кипарис, что напротив, через дорожку - любуюсь.
Ожила после долгой ветреной и дождливой зимы старая акация, выпустила первые, ещё не открывшиеся лапы листьев - радуюсь, жива!
А то ведь придётся новую под окном сажать, из леса саженец тащить, как же без неё - глаза привыкли к красоте.
А акация робиния на этот счёт мастерица, так хорош аромат её цветения, так красивы белые грозди, так рябят при малейшем ветерке то солнцем, то тенью ажурные листья собранные в кисти.
Чайки над соседней крышей ходят планерами, кренятся в бок, рисуют лётные фигуры, мастерицы пилотажа просто, пусть и сварливые. А как заорут, загалдят - хоть святых выноси.
С утра голуби ходят по карнизу в кухне, ждут крошек-крупок, в окно заглядывают, клюют друг друга в головы, подлые птицы, недобрые, но кормлю, есть ведь всем хочется. Уже и не боятся меня, окно открою, еду сыплю, только посторонятся немного, не улетают.
А горлинки, у которых гнездо в нашем старом кипарисе осторожнее голубей. Недоверчивые. Сыпанёшь им на козырёк подъезда поесть, прилетят только когда окно закроешь, и если голубей нет поблизости.
Горлинки красивые, прорисованы как тушью китайской, аккуратные очень, серые с розовым отливом, на шее бархОтки чёрные, лапки-ножки изящные, тоненькие, трогательные. Клювами, как голуби себе подобных не долбят. Церемонные такие.
Ну и воробьишки конечно. Весна, тепло пока не очень. Так они как шарики толстенькие. И скачут как шарики - прыг-прыг, чирик-чирик. Удивительная публика эти воробьи, вертопрахи, драчуны и задиры.
Дом наш старый уже. В начале семидесятых заселялись. Сильно стал народ меняться. Мрут. Как в окно глянешь - всё новые лица, незнакомые. Старым коллективом всё больше на кладбище встречаемся, на очередных похоронах. Или скажет кто, передаст - такой-то помер...
А мы и не знали. Ну, стало быть Царствия ему небесного. Жалко, достойный был человек.
Мир вокруг меня сужается. Счастье общения с близкими всё сложнее - склерозы, инсульты, временные недомогания. Не очень-то пообщаешься. Да...
Но жизнь, как это не странно при таких обстоятельствах - прекрасна. Чудно, но это так.
Пусть стареет отец, пусть болеет брат, но они живы. И я жива. И ещё могу радоваться, разговаривать с близкими, видеть их рядом с собой...
Меня любила врач-нарколог,
Звала к отбою в кабинет.
И фельдшер, синий от наколок,
Во всем держал со мной совет.
Я был работником таланта
С простой гитарой на ремне.
Моя девятая палата
Души не чаяла во мне.
Хоть был я вовсе не политик,
Меня считали головой
И прогрессивный паралитик,
И параноик бытовой.
И самый дохлый кататоник
Вставал по слову моему,
Когда, присев на подоконник,
Я заводил про Колыму.
Мне странный свет оттуда льется:
Февральский снег на языке,
Провал московского колодца,
Халат, и двери на замке.
Студенты, дворники, крестьяне,
Ребята нашего двора
Приказывали: "Пой, Бояне!" –
И я старался на ура.
Мне сестры спирта наливали
И целовали без стыда.
Моих соседей обмывали
И увозили навсегда.
А звезды осени неблизкой
Летели с облачных подвод
Над той больницею люблинской,
Где я лечился целый год.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
