По просьбам трудящихся публикуется в третий раз...
Это было давно, когда Бог ещё не побрил мамонтов, и первобытные люди ходили с каменными топорами и каменными лицами. Потому и век назывался «каменным». Жизнь была сурова, а нравы – ещё суровее. Улыбка очень редко приходила в гости к людям, разве когда им удавалось разыскать галлюциногенных грибов. Но уже тогда находились пытливые юноши, продолжавшие мучить всех вопросами, несмотря на удары каменным топором по каменному лицу вместо ответа. И находились мудрейшие, пытающиеся ответить на эти вопросы и лечившие юношей, понимая, что лишь им удастся превратиться в Человека Разумного.
И жило в те времена племя Ко, ибо никто в окрестностях не умел так хорошо КОпать как они. И был у него вожак О Хе, получивший своё имя благодаря тому, что его Хе был таким Огромным. Да и сам он был охе…нным самцом. И жил в племени Ме Я, стоящий в самом низу иерархической лестницы и влачащий воистину жалкое существование, так как допускался к туше убитого мамонта в последнюю очередь, то есть тогда, когда от неё оставались лишь кости да содержимое прямой кишки. Его же Я были такими МЕлкими, что самки напрочь игнорировали его, может за исключением одной, которая уже начала терять зрение и зубы, и которой было уже всё равно, ибо близился тот час, когда она должна была спрыгнуть со скалы в реку За (Забвения).
Старейшину племени звали Муд (вот они – истоки слова «мудрость»!). Он уже давно не участвовал в общей охоте. Но пользовался всеобщим уважением, так как умел высекать огонь, всегда верно указывал то место, где можно нарыть больше всего сладких корней и очень ловко лечил соплеменников от головной боли после передозировки грибами ударами суковатой палки. За стариком ухаживал юноша, который всегда, после удачной охоты, приносил ему ещё тёплые мозги мамонта. Имени своего юноша не имел, поскольку ещё не был посвящён в мужчины. Зато частенько прикладывался к пище Муда, пока бежал к нему с мозгами прародителей слонов. Возможно поэтому, а может по какой другой причине он иногда задавал такие вопросы, которые удивляли самого старейшину.
Была первая ночь Большой Луны после снега в хрен знает каком году до нашей эры. Дождавшись когда Муд проглотит последнюю порцию толчёных сладких корней, смачно отрыгнёт и подобреет лицом, юноша задал вопрос, суть которого мы могли бы перевести следующим образом: «Скажи, о мудрейший поедатель мозгов, мне – недостойной мамонтовой лепёшке, в чём же заключается разница между юмором и сатирой?»
Сладкая пища настроила старика на философский лад, и он в этот раз не огрел юношу палкой, а начал подыскивать ответ на столь необычный вопрос.
- Помнишь ли ты, когда было ещё тепло, мы нашли в Зелёном ущелье очень много орехов?
- О да! – молвил юноша, сглотнув слюну.
- А помнишь ли ты, как всё племя кололо их на камнях, и как неудачник Ме Я промахнулся и попал себе по Я?
- Ещё бы! – сказал юноша и улыбнулся, впервые за последнее время.
- Помнишь, как смеялось всё племя?
- Да, да.
- Вот это юмор, пацан… А помнишь большую охоту по первому снегу на гигантского оленя?
- И это помню.
- Тогда ещё О Хе зацепился своим Хе за шипы каменной акации…
- Да, он так орал, что все остальные самцы сразу притихли, один только Ме Я, пусть мирно покоится он на дне реки За, засмеялся.
- А это – уже сатира…
* * *
Обо всём этом и о многом другом вам с радостью расскажет за бутылочкой пива старик Протопопов – старожил археологических раскопок близ села Костёнки, что под Воронежем.
Потому что искусство поэзии требует слов,
я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой,-
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.
Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф - победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя,-
это чувство забыл я.
В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто, туалеты невест - белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -
деревянные грелки.
Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.
Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам.
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -
тут конец перспективы.
То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор - не кричать же слугу -
да чешу котофея...
То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем - все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.
Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.
Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
чтоб спросить с тебя, Рюрик.
Зоркость этих времен - это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене. И не князя будить - динозавра.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зеленого лавра.
Декабрь 1969
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
