Гений, прикованный к чиновничьему столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением при сидячей жизни и скромном поведении умирает от апоплексического удара
Я иду по вечернему пляжу. Он почти опустел и выглядит сиротой. Еще тёплый песок обволакивает ступни, редкие камешки приятно жмут в чувствительные точки пяток и взбадривают мой утомлённый организм. Сегодняшний день прошел бурно и тревожно. Сначала гудящий улей аэропорта, потом взмывающий ввысь аэробус, давление и свист в ушах, несъедобный обед из коробочки, потом еще безжалостный храп тучной соседки под боком.
И почему в детстве тот же путь, те же ощущения вызывали приступ счастья? Я помню, как замирало сердце, когда меня маленькую впервые решили прокатить на лайнере родители. Мама умилялась, наблюдая за моим восторгом. И шептала мне на ушко: «Полетели!» А я прилипла к иллюминатору, как виноградная улитка, и ползала по нему, ожидая чуда. Ожидание чуда в детстве - естественное состояние, когда не слышишь ничьих советов и увещеваний, когда голоса взрослых кажутся сиренами или гудками, не несущими в себе смысла. Ты просто ждёшь чуда и получаешь его отовсюду! Оно словно выстреливает в тебя разноцветными хлопьями сахарной ваты, кусочками печенья и брызжет в тебя манговым соком!
Мамы нет больше, и отца. И теперь я не могу даже вспоминать перелёт без судороги в теле. Вот если бы я могла летать без помощи самолёта, взмахнуть руками и полететь к облаку, плюхнуться в него всем весом и, слегка покачиваясь, смотреть вниз на проплывающие внизу зеленые квадраты полей, серые жилки дорог, мохнатые мшистые поросли вековых елей. Чуть помёрзнуть на высокооблачном ветру! Растрепаться волосами по-ведьмински и крикнуть во все горло страшным окриком! Но нет, чуда я больше не жду… Уже давно.
Я смотрю на тусклый диск розового солнца, медленно погружающийся в горизонт. Над морем летят две чайки, созывая криком последние лучи. А лучи пугаются их крика и гаснут в толще моря. Вода постепенно превращается из блестящей глади в тёмную пучину. Кажется, если заглянешь в неё повнимательнее, пойдёшь ко дну вместе со всеми своими метаниями, прозрениями и чаяниями. И никто не вспомнит, как шла здесь только что ты, такая сложная и уставшая. Взмахну немного руками, попытаюсь выплыть из тёмного омута морского, а он меня еще сильнее, еще плотнее обнимет и потащит, потащит вниз. К своей жемчужной холодной преисподней.
Я поглубже вдыхаю йодистый воздух, наполненный предчувствием ночи, уже пропитанный солёными слезами вселенной, готовой плакать вместе со мной. Мы будем с ней плакать под звёздным небом просто так, от пронзительности момента, без повода и без горя. Но все же от какой-то потаённой тоски. К утру от наших слез море станет чуть солонее, а душа моя станет немного светлее. Светлее настолько, что я смогу снова верить в чудо, смогу его дождаться. Оно придёт ко мне внезапно и сразу обнимет прохладой своей до мурашек, покачает меня на циановых волнах своих, убаюкает и нагреет юными лучами, которые пронзят дракона потаённой тоски блестящими мечами-кладенцами.
И стану я снова виноградной улиткой, набравшей в свой домик жемчужин из морской преисподней, набившей в свои рожки все звёзды ночного неба, наслушавшейся до глухоты чаек и надышавшейся плотно впрок. И плавно поползу по иллюминатору. И скажет мне вдруг вселенная, с которой мы плакали ночью вместе: «Полетели!»
Будет ласковый дождь, будет запах земли,
Щебет юрких стрижей от зари до зари,
И ночные рулады лягушек в прудах,
И цветение слив в белопенных садах.
Огнегрудый комочек слетит на забор,
И малиновки трель выткет звонкий узор.
И никто, и никто не вспомянет войну —
Пережито-забыто, ворошить ни к чему.
И ни птица, ни ива слезы не прольёт,
Если сгинет с Земли человеческий род.
И весна... и весна встретит новый рассвет,
Не заметив, что нас уже нет.
(Перевод Юрия Вронского)
Будут сладкими ливни, будет запах полей,
И полет с гордым свистом беспечных стрижей;
И лягушки в пруду будут славить ночлег,
И деревья в цветы окунутся, как в снег;
Свой малиновка красный наденет убор,
Запоет, опустившись на низкий забор;
И никто, ни один, знать не будет о том,
Что случилась война, и что было потом.
Не заметят деревья и птицы вокруг,
Если станет золой человечество вдруг,
И весна, встав под утро на горло зимы,
Вряд ли сможет понять, что исчезли все мы.
(Перевод Михаила Рахунова)
Оригинал:
There will come soft rains and the smell of the ground,
And swallows circling with their shimmering sound;
And frogs in the pool singing at night,
And wild plum trees in tremulous white;
Robins will wear their feathery fire,
Whistling their whims on a low fence-wire;
And not one will know of the war, not one
Will care at last when it is done.
Not one would mind, neither bird nor tree,
If mankind perished utterly;
And Spring herself when she woke at dawn
Would scarcely know that we were gone.
1920
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.