Тёплое беззаботное бабье лето заканчивалось, и осень, нагромождая небо тёмными грузноватыми тучами начинала вступать в свои права.
Детская площадка посреди большого двора на некоторое время стихла, отпустив младших школяров по классам. Немногочисленные молодые мамочки приводили сюда своих розовощёких чад побегать по мокрым, от накрапывающих дождиков, слегка присыпанным опавшей желтой листвой, асфальтным дорожкам. Те родительницы, что поактивнее, шли на площадку подальше – она была побогаче оборудована всякими горками-лазалками, вертушками-покатушками и прочим. Но это было до той поры, пока в нашу песочницу не привезли великолепный, светло-желтый, искрящийся на редком солнце, хрустящий под ногами песок. Его насыпали так много, что мелкоте он казался огромной горой, на склонах которой хватало места всем. Там строили автострады для игрушечных автомобилей, затем пробивали туннели для этих автострад. Там выкладывались величественные дворцы на обрыве, под которым детскими ведёрками заливались пруды с грациозно плывущими резиновыми уточками.
Но главным развлечением были куличики. И королём здесь был Вадик, мой ровесник, с которым мы, к тому же, жили в одной парадной. Среди детворы, лепившей куличики, он был законодателем мод и непререкаемым авторитетом. Его куличики всегда имели совершенную, литую форму. Они никогда не разрушались и не крошились от вибраций, постоянно сотрясавших песчаную горку, их, казалось, обходит моросивший дождик, они всегда находили себе лучшее место для композиции, будто специально вылезая под объективы мамочкиных восторгов. Если Вадик ставил куда-то куличик, тот, словно идол у древних язычников, стоял нетронутым даже в самых проходных местах, вызывая какой-то первобытный трепет, и машинки, толкаемые детскими ручками по прорытым автострадам, уважительно гудели приветственными клаксонами.
Руки Вадика быстро покрылись цыпками от бесконечного копания в мокром песке, под его постоянно шмыгающим носом, от вытирания грязными ладошками, образовались красные корочки, от но он не замечал каких-то бытовых мелких неурядиц, его трудно было увести с площадки и глаза его горели от страстной любви к искусству малых песчаных форм. Поскольку его преследовали подражатели, он не мог стоять на месте, и, вместо одиноких, гордо стоящих куличиков, стали появляться многоуровневые стройные композиции. В какой-то момент Вадик решил обзавестись помощником, и, поскольку мы жили рядом, он, несколько свысока, предложил мне разделить его песочно-куличный триумф, и стать его подмастерье. Я не стал брать на себя такую ответственность, и мне оставалось лишь наблюдать быструю и уверенную работу его покрытых цыпками пухлых ручек, и изумлённых его работой, тихо перешёптывавшихся зрителей.
…
Труд и талант всегда приносят свои плоды.
В ту самую осень Вадику удалось уверенно откосить от армии. А меня призвали на два года.
Читаю, а из компа играет 3й концерт Бетховена - чудесное сочетание, кстати)))
А я как-то зациклился на хард-роке. Всего пару раз набрал в поисковике, и теперь браузер обложил меня музыкальными историями из 70-х, и уже не выбраться)
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Как сорок лет тому назад,
Сердцебиение при звуке
Шагов, и дом с окошком в сад,
Свеча и близорукий взгляд,
Не требующий ни поруки,
Ни клятвы. В городе звонят.
Светает. Дождь идет, и темный,
Намокший дикий виноград
К стене прижался, как бездомный,
Как сорок лет тому назад.
II
Как сорок лет тому назад,
Я вымок под дождем, я что-то
Забыл, мне что-то говорят,
Я виноват, тебя простят,
И поезд в десять пятьдесят
Выходит из-за поворота.
В одиннадцать конец всему,
Что будет сорок лет в грядущем
Тянуться поездом идущим
И окнами мелькать в дыму,
Всему, что ты без слов сказала,
Когда уже пошел состав.
И чья-то юность, у вокзала
От провожающих отстав,
Домой по лужам как попало
Плетется, прикусив рукав.
III
Хвала измерившим высоты
Небесных звезд и гор земных,
Глазам - за свет и слезы их!
Рукам, уставшим от работы,
За то, что ты, как два крыла,
Руками их не отвела!
Гортани и губам хвала
За то, что трудно мне поется,
Что голос мой и глух и груб,
Когда из глубины колодца
Наружу белый голубь рвется
И разбивает грудь о сруб!
Не белый голубь - только имя,
Живому слуху чуждый лад,
Звучащий крыльями твоими,
Как сорок лет тому назад.
1969
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.