Тёплое беззаботное бабье лето заканчивалось, и осень, нагромождая небо тёмными грузноватыми тучами начинала вступать в свои права.
Детская площадка посреди большого двора на некоторое время стихла, отпустив младших школяров по классам. Немногочисленные молодые мамочки приводили сюда своих розовощёких чад побегать по мокрым, от накрапывающих дождиков, слегка присыпанным опавшей желтой листвой, асфальтным дорожкам. Те родительницы, что поактивнее, шли на площадку подальше – она была побогаче оборудована всякими горками-лазалками, вертушками-покатушками и прочим. Но это было до той поры, пока в нашу песочницу не привезли великолепный, светло-желтый, искрящийся на редком солнце, хрустящий под ногами песок. Его насыпали так много, что мелкоте он казался огромной горой, на склонах которой хватало места всем. Там строили автострады для игрушечных автомобилей, затем пробивали туннели для этих автострад. Там выкладывались величественные дворцы на обрыве, под которым детскими ведёрками заливались пруды с грациозно плывущими резиновыми уточками.
Но главным развлечением были куличики. И королём здесь был Вадик, мой ровесник, с которым мы, к тому же, жили в одной парадной. Среди детворы, лепившей куличики, он был законодателем мод и непререкаемым авторитетом. Его куличики всегда имели совершенную, литую форму. Они никогда не разрушались и не крошились от вибраций, постоянно сотрясавших песчаную горку, их, казалось, обходит моросивший дождик, они всегда находили себе лучшее место для композиции, будто специально вылезая под объективы мамочкиных восторгов. Если Вадик ставил куда-то куличик, тот, словно идол у древних язычников, стоял нетронутым даже в самых проходных местах, вызывая какой-то первобытный трепет, и машинки, толкаемые детскими ручками по прорытым автострадам, уважительно гудели приветственными клаксонами.
Руки Вадика быстро покрылись цыпками от бесконечного копания в мокром песке, под его постоянно шмыгающим носом, от вытирания грязными ладошками, образовались красные корочки, от но он не замечал каких-то бытовых мелких неурядиц, его трудно было увести с площадки и глаза его горели от страстной любви к искусству малых песчаных форм. Поскольку его преследовали подражатели, он не мог стоять на месте, и, вместо одиноких, гордо стоящих куличиков, стали появляться многоуровневые стройные композиции. В какой-то момент Вадик решил обзавестись помощником, и, поскольку мы жили рядом, он, несколько свысока, предложил мне разделить его песочно-куличный триумф, и стать его подмастерье. Я не стал брать на себя такую ответственность, и мне оставалось лишь наблюдать быструю и уверенную работу его покрытых цыпками пухлых ручек, и изумлённых его работой, тихо перешёптывавшихся зрителей.
…
Труд и талант всегда приносят свои плоды.
В ту самую осень Вадику удалось уверенно откосить от армии. А меня призвали на два года.
А. Чегодаев, коротышка, врун.
Язык, к очкам подвешенный. Гримаса
сомнения. Мыслитель. Обожал
касаться самых задушевных струн
в сердцах преподавателей – вне класса.
Чем покупал. Искал и обнажал
пороки наши с помощью стенной
с фрейдистским сладострастием (границу
меж собственным и общим не провесть).
Родители, блистая сединой,
доили знаменитую таблицу.
Муж дочери создателя и тесть
в гостиной красовались на стене
и взапуски курировали детство
то бачками, то патлами брады.
Шли дни, и мальчик впитывал вполне
полярное величье, чье соседство
в итоге принесло свои плоды.
Но странные. А впрочем, борода
верх одержала (бледный исцелитель
курсисток русских отступил во тьму):
им овладела раз и навсегда
романтика больших газетных литер.
Он подал в Исторический. Ему
не повезло. Он спасся от сетей,
расставленных везде военкоматом,
забился в угол. И в его мозгу
замельтешила масса областей
познания: Бионика и Атом,
проблемы Астрофизики. В кругу
своих друзей, таких же мудрецов,
он размышлял о каждом варианте:
какой из них эффектнее с лица.
Он подал в Горный. Но в конце концов
нырнул в Автодорожный, и в дисканте
внезапно зазвучала хрипотца:
"Дороги есть основа... Такова
их роль в цивилизации... Не боги,
а люди их... Нам следует расти..."
Слов больше, чем предметов, и слова
найдутся для всего. И для дороги.
И он спешил их все произнести.
Один, при росте в метр шестьдесят,
без личной жизни, в сутолоке парной
чем мог бы он внимание привлечь?
Он дал обет, предания гласят,
безбрачия – на всякий, на пожарный.
Однако покровительница встреч
Венера поджидала за углом
в своей миниатюрной ипостаси -
звезда, не отличающая ночь
от полудня. Женитьба и диплом.
Распределенье. В очереди к кассе
объятья новых родственников: дочь!
Бескрайние таджикские холмы.
Машины роют землю. Чегодаев
рукой с неповзрослевшего лица
стирает пот оттенка сулемы,
честит каких-то смуглых негодяев.
Слова ушли. Проникнуть до конца
в их сущность он – и выбраться по ту
их сторону – не смог. Застрял по эту.
Шоссе ушло в коричневую мглу
обоими концами. Весь в поту,
он бродит ночью голый по паркету
не в собственной квартире, а в углу
большой земли, которая – кругла,
с неясной мыслью о зеленых листьях.
Жена храпит... о Господи, хоть плачь...
Идет к столу и, свесясь из угла,
скрипя в душе и хорохорясь в письмах,
ткет паутину. Одинокий ткач.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
