Захожу к начальнику. В его кабинет. Начальник развалился в кожаном кресле, прям-таки кум королю, и мечтательно в окно пялится.
- Вот…- говорю неприязненно я и набираю в грудь побольше воздуха, чтобы отчетливей мое презрение к нему прозвучало.
Он, однако, опередил и как отрезал:
- Нет!
Нагло так перебил, подлец, но только ожесточил меня этим. «Не на того напал», - думаю и опять:
- Вот…
- Нет! – прям-таки весело не дал он продолжить мне.
Тогда я пожал независимо плечами, сделал вид, будто ошибся комнатой и вышел вон. Хотелось, конечно, напоследок дверью хлопнуть, да так, чтобы штукатурка осыпалась, но решил, что это попахивает моветоном. Нет, пусть знает, что не опущусь до него.
Все-таки вывел меня из себя он. Даже из головы вылетело, за коим чертом поперся к нему.
Штрихи и точки нотного письма.
Кленовый лист на стареньком пюпитре.
Идет смычок, и слышится зима.
Ртом горьким улыбнись и слезы вытри,
Здесь осень музицирует сама.
Играй, октябрь, зажмурься, не дыши.
Вольно мне было музыке не верить,
Кощунствовать, угрюмо браконьерить
В скрипичном заповеднике души.
Вольно мне очутиться на краю
И музыку, наперсницу мою, -
Все тридцать три широких оборота -
Уродовать семьюдестью восьмью
Вращениями хриплого фокстрота.
Условимся о гибели молчать.
В застолье нету места укоризне
И жалости. Мне скоро двадцать пять,
Мне по карману праздник этой жизни.
Холодные созвездия горят.
Глухого мирозданья не корят
Остывшие Ока, Шексна и Припять.
Поэтому я предлагаю выпить
За жизнь с листа и веру наугад.
За трепет барабанных перепонок.
В последний день, когда меня спросонок
По имени окликнут в тишине,
Неведомый пробудится ребенок
И втайне затоскует обо мне.
Условимся о гибели молчок.
Нам вечность беззаботная не светит.
А если кто и выронит смычок,
То музыка сама себе ответит.
1977
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
