Давеча в общественном туалете человека встретил. Бисер пота у него на лбу, лицо бледное, будто мел, глаза исступленные, и пьяный он был в дым, но на ногах твердо стоял. Уставил он немигающий взгляд в кафель над писсуаром и повторял, как заведенный:
- Драться, драться, - и кулаки стискивал так, что косточки пальцев побелели.
Заметил, что я за ним подглядываю, спрятал свой член в штаны, повернулся ко мне и, застегивая ширинку, проговорил ожесточенно:
- Не надейся, смертью своей не умру – на баррикадах сгину, - и ушел.
Свой он был – точно. Захотел, должно быть, счеты с жизнью свести и напоследок дверью прегромко хлопнуть. Обыденность, конечно, осточертела: день завтрашний - день вчерашний.
Только смертью и можно внимание к себе привлечь. К ней мы завсегда с почтением и пышностью панихиды как бы извинение у покойника просим за то, что при жизни всячески его умаляли. Отсюда и образа, и свечи, и священник в шитой золотом ризе, и зычный, многократно усиленный сводами церкви, голос дьякона: «Аллилуйя».
До восхода успели одеться,
За едой второпях рассвело.
На крыльцо выносили Младенца,
Подавали Марии в седло.
И шагнул за ворота Иосиф,
Мимолетного взгляда не бросив
На глухое спросонок село.
Петухи отгорланили зорю,
Гарнизону вручили приказ.
И вошли в обреченную зону,
Облеченные сталью кирас.
Вифлеем пробуждался дворами,
И привычно младенцы орали,
Как и в прежние годы не раз.
Поначалу входили, робея,
Ковыряли копьем как-нибудь.
И бросалась, рыча, Ниобея,
Словно рысь, на железную грудь.
И, обрызганы соком соленым,
По ребячьим мозгам несмышленым
Пролагали отчетливый путь
Виноградари царского сада,
Трудолюбием поражены.
А Иосиф семейное стадо
Уводил по тропе тишины,
По дороге, петляющей круто,
Предъявляя агентам "Сохнута"
Долгожданную визу Жены.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
