Накануне приснопамятных девяностых годов, не к ночи они будь помянуты, коротал я отпуск на турбазе в Прикарпатье, в часах полутора езды на рейсовом автобусе от лишенного всяческой суеты городка Коломыя.
Неподалеку от моего места отдыха в селе, живописно расположившегося на берегу горной речки, стояла новенькая, прям-таки с иголочки, церковь «одноглавка». Ну и конечно, я тут же загорелся желаньем взглянуть на тамошние иконы.
Увы, внутренние стены храма только-только готовились покрыться фресками. Кругом стояли леса и лишь над царскими вратами иконостаса, как и положено по канону, красовалась «Тайная вечеря».
Красовалась-то она красовалась, только вот мне в голову никогда не могло прийти, что придется увидеть в православном храме на месте образа многократно уменьшенную копию одноименной картины Леонардо да Винчи, которая никогда иконою-то не считалась.
Пробравшись под лесами поближе к иконостасу, я разглядел получше творение неизвестного изографа. Несомненно, некоторые способности к живописи у него присутствовали, но, так сказать, на домашнем уровне. Не это, однако, делало чужеродным его детище в этом храме. Похоже, он никогда не давал себе труда задуматься, что в церкви икона не для того, чтобы любоваться изображенным на ней сюжетом, а единственно ради содействия человеку сосредоточиться на горнем, приблизиться к нему. Не должна она отвлекать от молитвы, а наоборот, помогать посвятить себя полностью ей.
Должно быть по этой причине сюжеты икон не очень-то замысловаты по содержанию, которое довольно-таки строго нормировано. Так что художнику негде особо разгуляться. Однако однообразие сюжетов и скупость образов с лихвой возмещается умением живописца придать цельность линиям и гармонично сочетать цвета красок, чтобы потом придать глубину чувств предстоящему перед иконой верующему человеку.
Непростое это дело. Потому-то, прежде чем брать в руки кисти иконописец приводит себя в некое молитвенное состояние, в котором и пребывает во время работы. От того и рисует он не лица, а лики.
Пока я примерно так размышлял, рассматривая результат трудов неизвестного ремесленника от кисти, с лесов спустился щуплый молодой человек в перепачканном красками мятом костюме и поинтересовался:
- Нравится?
Обижать незнакомца с ходу не хотелось, и я ответил насколько сумел уклончиво:
- Необычно как-то. Вообще-то Леонардо рисовал картину, а никак не икону.
Паренек коротко прыснул в кулачок и весело сказал:
- Ничего, пусть привыкают аборигены к цивилизации.
- Раньше никогда не писали для церкви? – полюбопытствовал я.
- Приходилось. Ничего хитрого.
Я не стал спорить, а горе-иконописец продолжал:
- Халтура, как халтура – почему бы не заработать?! Сижу поэтому тут вторую неделю. Надо бы хоть на денек к себе во Львов съездить.
На том разговор между нами иссяк, и я вышел на улицу, сделал несколько шагов, обернулся и, взглянув еще раз на церквушку, хмыкнул, эк, мол, суетность над горним верх берет, а потом неожиданно в голову мысль пришла, ничего-де хорошего стране не светит при таком умонастроении человека, расписывающего иконостас православной церкви.
Дурацким тогда в силу своей обобщенности показался мне этот довод, но ведь, как в воду смотрел.
Здесь жил Швейгольц, зарезавший свою
любовницу – из чистой показухи.
Он произнес: «Теперь она в Раю».
Тогда о нем курсировали слухи,
что сам он находился на краю
безумия. Вранье! Я восстаю.
Он был позер и даже для старухи -
мамаши – я был вхож в его семью -
не делал исключения.
Она
скитается теперь по адвокатам,
в худом пальто, в платке из полотна.
А те за дверью проклинают матом
ее акцент и что она бедна.
Несчастная, она его одна
на свете не считает виноватым.
Она бредет к троллейбусу. Со дна
сознания всплывает мальчик, ласки
стыдившийся, любивший молоко,
болевший, перечитывавший сказки...
И все, помимо этого, мелко!
Сойти б сейчас... Но ехать далеко.
Троллейбус полн. Смеющиеся маски.
Грузин кричит над ухом «Сулико».
И только смерть одна ее спасет
от горя, нищеты и остального.
Настанет май, май тыща девятьсот
сего от Р. Х., шестьдесят седьмого.
Фигура в белом «рак» произнесет.
Она ее за ангела, с высот
сошедшего, сочтет или земного.
И отлетит от пересохших сот
пчела, ее столь жалившая.
Дни
пойдут, как бы не ведая о раке.
Взирая на больничные огни,
мы как-то и не думаем о мраке.
Естественная смерть ее сродни
окажется насильственной: они -
дни – движутся. И сын ее в бараке
считает их, Господь его храни.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Авторизация
Камертон
