Человек несет в душе своей яркое пламя, но никто не хочет погреться около него; прохожие замечают лишь дымок, уходящий через трубу, и проходят своей дорогой
В просторном холле, неподалеку от парадной двери висело старинное зеркало. Все, кто входил и выходил из дома отражались в нем, мимоходом замечая знакомый силуэт на его молчаливой поверхности.
Иногда к нему подходили нарочно, чтобы удостовериться, все ли на месте, и, совершив повороты, жесты и гримасы, вполне удовлетворенные увиденным, направлялись к выходу.
В один из дней, летних и солнечных, в нем отразилась смешная гримаса младенца, уютно устроившегося на маминых руках:
"Кто там такой хороший? Посмотри! — это ты! " И тут же его поверхность заиграла детской улыбкой с единственным пока, но знаменательным молочным зубом.
Силуэты появлялись и исчезали. Зеркало, оставаясь неподвижным, безразлично висело на прежнем месте. Оно было тут с незапамятных времён. В нем отражались и растворялись образы. Они менялись, взрослели, старились. Однажды его зачем-то занавесили скатертью, и кинолента времени ненадолго встала на паузу… Но вскоре пошла опять. И таинственный ее летописец заскрипел пером, занося в архив Зазеркалья новые лики, чувства и судьбы.
Меня преследуют две-три случайных фразы,
Весь день твержу: печаль моя жирна...
О Боже, как жирны и синеглазы
Стрекозы смерти, как лазурь черна.
Где первородство? где счастливая повадка?
Где плавкий ястребок на самом дне очей?
Где вежество? где горькая украдка?
Где ясный стан? где прямизна речей,
Запутанных, как честные зигзаги
У конькобежца в пламень голубой, —
Морозный пух в железной крутят тяге,
С голуботвердой чокаясь рекой.
Ему солей трехъярусных растворы,
И мудрецов германских голоса,
И русских первенцев блистательные споры
Представились в полвека, в полчаса.
И вдруг открылась музыка в засаде,
Уже не хищницей лиясь из-под смычков,
Не ради слуха или неги ради,
Лиясь для мышц и бьющихся висков,
Лиясь для ласковой, только что снятой маски,
Для пальцев гипсовых, не держащих пера,
Для укрупненных губ, для укрепленной ласки
Крупнозернистого покоя и добра.
Дышали шуб меха, плечо к плечу теснилось,
Кипела киноварь здоровья, кровь и пот —
Сон в оболочке сна, внутри которой снилось
На полшага продвинуться вперед.
А посреди толпы стоял гравировальщик,
Готовясь перенесть на истинную медь
То, что обугливший бумагу рисовальщик
Лишь крохоборствуя успел запечатлеть.
Как будто я повис на собственных ресницах,
И созревающий и тянущийся весь, —
Доколе не сорвусь, разыгрываю в лицах
Единственное, что мы знаем днесь...
16 января 1934
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
