Содержит сведения, не в курсе которых
даже ангел-хранитель одного из персонажей
* * *
Между тем, Коля и Саша выжили. Да, чудесным образом остались на этом свете.
Дело было так.
Когда земля стала уходить из-под их ног, то есть из-под Сашиной спины, Коля моментально сориентировался и почувствовал неладное. Всё низвержение длилось буквально секунды, но Коля успел обхватить Сашу одной рукой, а другой схватился что есть мочи за появившийся из среза почвы какой-то корень. Усилий удержаться в таком положении у него, конечно, не хватило, корень, хоть и был прочный, но очень скользкий от влажной земли. Однако Коля выиграл несколько мгновений, зависнув на корне и продержавшись на нём, пока основная масса утёса рухнула вниз. Власюковским святым любовникам осталось только проехаться за глыбой по почти гладкому срезу, что уже было не столь опасно для их молодых жизней.
Конечно, при таком приятном путешествии они получили свою долю воздействия земной тверди и фрагментов ея на бренные тела. Коля, правда, получил по минимуму – синяки по всему боку и правой ноге, да камнем по голове напоследок. Камень срезал у Коли часть скальпа, но это было не столь опасно.
Саша пострадала гораздо больше. У неё, кроме гематом на теле, были сломаны два ребра, вывихнута ступня на ноге и случилось сильное сотрясение мозга от удара толстенной дубовой ветью пролетавшего мимо векового гиганта. Всё лицо было разодрано более мелкими ветками.
В таком виде они встретили дивное июльское утро девятнадцатого числа.
Саша лежала на песочке без сознания. Коля потихоньку оклемался, прижал кровоточащий, но уже не сильно, кусок скальпа на место. Ощупал себя – цел. Невдалеке видит – Саня. Подполз, аккуратно проверил пульс, дыхание – тоже жива. Но не совсем цела. Ладно. Разберёмся.
В голове навящиво звучала песня про июльское утро английского коллектива Юрайа Хип. Про то, как лирический герой в одно прекрасное такое же утро решил порвать с прошлой жизнью и начать новую. Пошёл куда глаза глядят.
Тысячи мыслей пронеслись у Коли в ушибленной голове. Он подумал, что вот он шанс – начать новую жизнь с чистого листа. Их с Сашей наверняка посчитают погребёнными вот под той глыбой.
Дело в том, что Коля в той минувшей жизни был крайне неудачно женат. Да, у него была жена, капризная такая столичная штучка, все чакры ему проевшая. Женился он сдуру. Поспорил как-то с Хуном о какой-то глупости и проиграл спор хитрому китайцу. Пришлось выполнять долг чести. Выполнив, пожалел, что не остался обесчещен.
Он хотел развестись, но как-то не успел.
At the sound
of the first bird singing
I was leaving for home.
With the storm and the night behind me
and a road of my own
– прорывался в его гудящей голове красивый голос Дэйвида Байрона.
Покачиваясь, встал на ноги. Аккуратно омыв из ручья лицо подруги по несчастью (или по счастью?), осторожно взял на руки Сашу. Голышом побрёл с ней вниз по течению, пока не добрались до заброшенной лодочной станции.
На лодочной станции обнаружились масса нужных по случаю вещей. Во-первых, обнаружилась уцелевшая пароходная спасательная шлюпка. Деревянные лодки давно сгнили либо сгорели в кострах, дюралевые “Казанки” и “Прогрессы” советских времён местные сдали в цветмет. А вот эта шлюпка из древнего пластика лежала вверх дном, наполовину вросшая в песок.
Коля с четвёртого раза опрокинул шлюпку на киль. В её рундучках обнаружился целый клад – с десяток пробковых спасательных жилетов. Обрядившись в эти жилеты и обмотав чресла куском старого брезента, обрели они с Шурочкой вполне цивильный вид. Шуре также досталась громадная старая рыбацкая куртка, найденная Колей в одном из сарайчиков.
Расстелив на слани оставшиеся жилеты, находчивый скульптор устроил сносное лежбище. И после всех трудов праведных и потрясений прилёг отдохнуть на пробковую постель, сняв навесные скамейки. Простите, банки, как на флоте их положено называть. Саша в сознание пока не приходила. Коля постоянно контролировал её пульс и дыхание, как мог. Пока состояние молодой скульпторши опасений, вроде, не вызывало.
И вот тут Рука Судьбы повела их своей волей. Коля на некоторое время забылся сном. По реке, рядом с лодочной станцией протарахтел какой-то буксиришка.
Кто наблюдал когда-нибудь волны на большой реке, знает, что от этих речных тружеников идут самые большие волны. От громадных сухогрузов да нефтеналивных барж не идёт такой волны, как от мелких буксиров.
В общем, смыло шлюпку ваятелей с небольшой отмели в Волгу. И понесло их по воле волн без руля и ветрил, как пишут в серьёзных романах.
Коля мирно спал, Шурочка была без сознания.
Течение в этом месте изменило свой обычный путь, из-за падения глыбы с утёса. Немного ниже по течению, на левом берегу, впадала в Волгу небольшая речка Ундога. Если в обычное время течение Ундоги было правильным, то есть с низовьев в Волгу, то изменившаяся гидродинамика ещё некоторое время гнала волжскую воду навстречу течению притока.
Шлюпка наших героев гордо вплыла в Ундогу против течения. Судьбина их несла куда надо.
Коля проснулся от того, что огромная чёрная собака с добрыми глазами лизала его пораненную кожу на голове. Коля было испугался, но миролюбие животного сквозило своей очевидностью. Коля тут же про себя назвал её Доброй Собакой Баскервилей.
Увидев, что Коля очнулся, Добрая Собака Баскервилей потянула зубами его за пробковый жилет, приглашая следовать за ней.
Впоследствии выяснилось, что собаку зовут Найда.
Шлюпка ткнулась носом у незнакомого лесистого бережка. Коля не понимал, где находится.
Шурочка тоже очнулась, но болезненно стонала и ничего членораздельного не произносила. Ходить она не могла, правая ступня её была неестественно вывернута. Было ясно, что ей очень больно. Дышала она с трудом из-за сломанных рёбер.
Коля аккуратно, как мог, выкарабкался с ней из шлюпки, взял Сашу на руки и пошёл за собакой. Найда впереди указывала дорогу, виляя огромным хвостом.
Так он шёл за ней по хвойным тропкам, по шишкам и сучкам босиком. Пока перед глазами не встали большие ворота с православным крестом на макушке и парой иконок по столбам. Под крестом имелась надпись: “Семейная сыроварня братьев Шутихиных. Добрым людям – с Богом, добро пожаловать!”
Так наши новоявленные мученики Большой и Светлой Любви оказались в этом дальнем лесном ските на месте бывшего пионерского лагеря советских времён. Здесь имелась целая православная община людей, любящих уединение и живущих почти натуральным хозяйством. Кроме братьев Шутихиных, Михаила и Романа, их жён и детей, тут подвизались ещё две семьи – одна русская, другая таджикская, принявшая православие. Повсюду бегали и их дети, бродили куры, овцы, свиньи, кошки. Тут же была обыкновенная небольшая ферма – коровы, тёлки, пара быков. И лосиная ферма с ручными лесными гигантами, от которых доилось вкуснейшее целебное молоко.
Хозяйство было большое, механизированное – трактора, сеялки, молотилки, зерносушилка. В собственности братьев было пара десятков гектаров обрабатываемых угодий. Работы – непочатый край.
Поэтому пришельцам здесь были рады. Коля, не задумываясь, согласился остаться в этой богадельне. Он верил в Судьбу. В Бога – не особо, но он чувствовал, что обретение веры у него не за горами. Выживший в подобном катаклизме эту веру обретает быстро, тем более в подобной обстановке и в окружении правоверных людей.
С Шурочкой было сложнее. Её выхаживала мать братьев Шутихиных, которую также звали Александра. Она заслуживает отдельного описания.
Александра, женщина уже за семьдесят, имела славу местной целительницы и провидицы. Будучи врачом по образованию и проработав в районной медицине лет пятьдесят, истинно верующая, она имела огромный опыт всего, что связано с излечением телесных и душевных недугов. Знание лечебных растений и человеческой психологии сделало её местной Вангой. Слава матушки Александры выходила далеко за пределы Комсомольского района. Иногда она принимала людей в приходской больнице в городе, но жить предпочитала в лесу, на ферме сыновей. Ещё стоит отметить, что матушку часто приглашали на ежегодный фестиваль Бабы Яги играть главную роль. Из неё получалась такая добрая Баба Яга, что она была всегда в центре внимания паломников, окружена детьми и домашними животными. Птицы клевали из её рук крошки и орехи.
Матушка вложила всё, что знала и умела в выхаживание Шурочки, но так и не смогла излечить амнезию и восстановить речь. Шура оправилась от переломов и вывихов, но ничего из своего прошлого не помнила и осталась немая.
Тем не менее, Шура была жива, довольна своей новой большой семьёй и новой работой. Она справлялась со всем, чтоб ей ни поручали. Особенно удавалась ей работа на лосеферме. Лоси, лосихи и лосята в их новой няньке души не чаяли. Она скоро приняла всю эту лесную братию под своё начало, изучая и вживаясь в неведомые другим особенности характера лосей. Через пару лет она уже стала вполне квалифицированным лосиным ветеринаром, читая и запоминая всё, что связано с их лечением и содержанием в неволе. Благо, читать Шура не разучилась.
Как же были удивлены обитатели бывшего пионерлагеря, когда, после смерти старого уже самца Сашухи, Шура мастерски сваяла небольшую статую лося недалеко от центральных ворот. Фигура из природного камня, глины и ещё чего-то, поразительно похожая на Сашуху, заняла своё место на входе в скит и украсила пейзаж без того красивого местечка.
Коля занимался в сыроварне и фермах самыми разными техническими вопросами. Приходилось работать электриком, сантехником, слесарем, столяром, плотником, трактористом и всеми остальными техническими амплуа. Мужик он был золотые руки.
Стоит ли говорить, что через некоторое время он и Шура, приняли крещение по православному канону и венчались. Ещё одной семьёй в ските стало больше. Детей, правда, Бог им не посылал. Видимо, сказывались серьёзные травмы.
Любимым местом паломничества Коли и Саши стала Лысая Гора, возвышенность недалеко от Урочища Бабы-Яги близ Комсомольска. С этого места, на весьма низменном левобережье, был самый хороший вид на власюковское Лукоморье, что на противоположном правом крутом берегу. В хорошую ясную погоду Коля брал из гаража старенький жигулёнок, бинокль, сажал рядом Сашу, и мчались они по просёлочному тракту среди ночи на Лысую Гору.
Вот стоят они, обнявшись, на вершине горы и смотрят на правый берег.
– Это мы, Саш. Узнаёшь?
– Угу… угу… – согласно кивая, отвечала ему Шурочка уж как могла. В эти мгновения она была так благодарна любимому за всё, что у неё было в жизни.
На правом берегу и без бинокля было видно, как светилась в ночи грандиозная статуя Императора Николая III, Самодержца Всероссийского.
Приснился раз, бог весть с какой причины,
Советнику Попову странный сон:
Поздравить он министра в именины
В приемный зал вошел без панталон;
Но, впрочем, не забыто ни единой
Регалии; отлично выбрит он;
Темляк на шпаге; всё по циркуляру —
Лишь панталон забыл надеть он пару.
2
И надо же случиться на беду,
Что он тогда лишь свой заметил иромах,
Как уж вошел. «Ну, — думает, — уйду!»
Не тут-то было! Уж давно в хоромах.
Народу тьма; стоит он на виду,
В почетном месте; множество знакомых
Его увидеть могут на пути —
«Нет, — он решил, — нет, мне нельзя уйти!
3
А вот я лучше что-нибудь придвину
И скрою тем досадный мой изъян;
Пусть верхнюю лишь видят половину,
За нижнюю ж ответит мне Иван!»
И вот бочком прокрался он к камину
И спрятался по пояс за экран.
«Эх, — думает, — недурно ведь, канальство!
Теперь пусть входит высшее начальство!»
4
Меж тем тесней всё становился круг
Особ чиновных, чающих карьеры;
Невнятный в аале раздавался звук;
И все принять свои старались меры,
Чтоб сразу быть замеченными. Вдруг
В себя втянули животы курьеры,
И экзекутор рысью через зал,
Придерживая шпагу, пробежал.
5
Вошел министр. Он видный был мужчина,
Изящных форм, с приветливым лицом,
Одет в визитку: своего, мол, чина
Не ставлю я пред публикой ребром.
Внушается гражданством дисциплина,
А не мундиром, шитым серебром,
Всё зло у нас от глупых форм избытка,
Я ж века сын — так вот на мне визитка!
6
Не ускользнул сей либеральный взгляд
И в самом сне от зоркости Попова.
Хватается, кто тонет, говорят,
За паутинку и за куст терновый.
«А что, — подумал он, — коль мой наряд
Понравится? Ведь есть же, право слово,
Свободное, простое что-то в нем!
Кто знает! Что ж! Быть может! Подождем!»
7
Министр меж тем стан изгибал приятно:
«Всех, господа, всех вас благодарю!
Прошу и впредь служить так аккуратно
Отечеству, престолу, алтарю!
Ведь мысль моя, надеюсь, вам понятна?
Я в переносном смысле говорю:
Мой идеал полнейшая свобода —
Мне цель народ — и я слуга народа!
8
Прошло у нас то время, господа, —
Могу сказать; печальное то время, —
Когда наградой пота и труда
Был произвол. Его мы свергли бремя.
Народ воскрес — но не вполне — да, да!
Ему вступить должны помочь мы в стремя,
В известном смысле сгладить все следы
И, так сказать, вручить ему бразды.
9
Искать себе не будем идеала,
Ни основных общественных начал
В Америке. Америка отстала:
В ней собственность царит и капитал.
Британия строй жизни запятнала
Законностью. А я уж доказал:
Законность есть народное стесненье,
Гнуснейшее меж всеми преступленье!
10
Нет, господа! России предстоит,
Соединив прошедшее с грядущим,
Создать, коль смею выразиться, вид,
Который называется присущим
Всем временам; и, став на свой гранит,
Имущим, так сказать, и неимущим
Открыть родник взаимного труда.
Надеюсь, вам понятно, господа?»
11
Раадался в зале шепот одобренья,
Министр поклоном легким отвечал,
И тут же, с видом, полным снисхожденья,
Он обходить обширный начал зал:
«Как вам? Что вы? Здорова ли Евгенья
Семеновна? Давно не заезжал
Я к вам, любезный Сидор Тимофеич!
Ах, здравствуйте, Ельпидифор Сергеич!»
12
Стоял в углу, плюгав и одинок,
Какой-то там коллежский регистратор.
Он и к тому, и тем не пренебрег:
Взял под руку его: «Ах, Антипатор
Васильевич! Что, как ваш кобелек?
Здоров ли он? Вы ездите в театор?
Что вы сказали? Всё болит живот?
Aх, как мне жаль! Но ничего, пройдет!»
13
Переходя налево и направо,
Свои министр так перлы расточал;
Иному он подмигивал лукаво,
На консоме другого приглашал
И ласково смотрел и величаво.
Вдруг на Попова взор его упал,
Который, скрыт экраном лишь по пояс,
Исхода ждал, немного беспокоясь.
14
«Ба! Что я вижу! Тит Евсеич здесь!
Так, так и есть! Его мы точность знаем!
Но отчего ж он виден мне не весь?
И заслонен каким-то попугаем?
Престранная выходит это смесь!
Я любопытством очень подстрекаем
Увидеть ваши ноги... Да, да, да!
Я вас прошу, пожалуйте сюда!»
15
Колеблясь меж надежды и сомненья:
Как на его посмотрят туалет, —
Попов наружу вылез. В изумленье
Министр приставил к глазу свой дорнет.
«Что это? Правда или наважденье?
Никак, на вас штанов, любезный, нет?» —
И на чертах изящно-благородных
Гнев выразил ревнитель прав народных.
16
«Что это значит? Где вы рождены?
В Шотландии? Как вам пришла охота
Там, за экраном снять с себя штаны?
Вы начитались, верно, Вальтер Скотта?
Иль классицизмом вы заражены?
И римского хотите патриота
Изобразить? Иль, боже упаси,
Собой бюджет представить на Руси?»
17
И был министр еще во гневе краше,
Чем в милости. Чреватый от громов
Взор заблестел. Он продолжал: «Вы наше
Доверье обманули. Много слов
Я тратить не люблю». — «Ва-ва-ва-ваше
Превосходительство! — шептал Попов. —
Я не сымал... Свидетели курьеры,
Я прямо так приехал из квартеры!»
18
«Вы, милостивый, смели, государь,
Приехать так? Ко мне? На поздравленье?
В день ангела? Безнравственная тварь!
Теперь твое я вижу направленье!
Вон с глаз моих! Иль нету — секретарь!
Пишите к прокурору отношенье:
Советник Тит Евсеев сын Попов
Все ниспровергнуть власти был готов.
19
Но, строгому благодаря надзору
Такого-то министра — имярек —
Отечество спаслось от заговору
И нравственность не сгинула навек.
Под стражей ныне шлется к прокурору
Для следствия сей вредный человек,
Дерзнувший снять публично панталоны.
Да поразят преступника законы!
20
Иль нет, постойте! Коль отдать под суд,
По делу выйти может послабленье,
Присяжные-бесштанники спасут
И оправдают корень возмущенья;
Здесь слишком громко нравы вопиют —
Пишите прямо в Третье отделенье:
Советник Тит Евсеев сын Попов
Все ниспровергнуть власти был готов.
21
Он поступил законам так противно,
На общество так явно поднял меч,
Что пользу можно б административно
Из неглиже из самого извлечь.
Я жертвую агентам по две гривны,
Чтобы его — но скрашиваю речь, —
Чтоб мысли там внушить ему иные.
Затем ура! Да здравствует Россия!»
22
Министр кивнул мизинцем. Сторожа
Внезапно взяли под руки Попова.
Стыдливостью его не дорожа,
Они его от Невского, Садовой,
Средь смеха, крика, чуть не мятежа,
К Цепному мосту привели, где новый
Стоит, на вид весьма красивый, дом,
Своим известный праведным судом.
23
Чиновник по особым порученьям,
Который их до места проводил,
С заботливым Попова попеченьем
Сдал на руки дежурному. То был
Во фраке муж, с лицом, пылавшим рвеньем,
Со львиной физьономией, носил
Мальтийский крест и множество медалей,
И в душу взор его влезал всё далей.
24
В каком полку он некогда служил,
В каких боях отличен был как воин,
За что свой крест мальтийский получил
И где своих медалей удостоен —
Неведомо. Ехидно попросил
Попова он, чтобы тот был спокоен,
С улыбкой указал ему на стул
И в комнату соседнюю скользнул.
25
Один оставшись в небольшой гостиной,
Попов стал думать о своей судьбе:
«А казус вышел, кажется, причинный!
Кто б это мог вообразить себе?
Попался я в огонь, как сноп овинный!
Ведь искони того еще не бе,
Чтобы меня кто в этом виде встретил,
И как швейцар проклятый не заметил!»
26
Но дверь отверзлась, и явился в ней
С лицом почтенным, грустию покрытым,
Лазоревый полковник. Из очей
Катились слезы по его ланитам.
Обильно их струящийся ручей
Он утирал платком, узором шитым,
И про себя шептал: «Так! Это он!
Таким он был едва лишь из пелён!
27
О юноша! — он продолжал, вздыхая
(Попову было с лишком сорок лет), —
Моя душа для вашей не чужая!
Я в те года, когда мы ездим в свет,
Знал вашу мать. Она была святая!
Таких, увы! теперь уж боле нет!
Когда б она досель была к вам близко,
Вы б не упали нравственно так низко!
28
Но, юный друг, для набожных сердец
К отверженным не может быть презренья,
И я хочу вам быть второй отец,
Хочу вам дать для жизни наставленье.
Заблудших так приводим мы овец
Со дна трущоб на чистый путь спасенья.
Откройтесь мне, равно как на духу:
Что привело вас к этому греху?
29
Конечно, вы пришли к нему не сами,
Характер ваш невинен, чист и прям!
Я помню, как дитёй за мотыльками
Порхали вы средь кашки по лугам!
Нет, юный друг, вы ложными друзьями
Завлечены! Откройте же их нам!
Кто вольнодумцы? Всех их назовите
И собственную участь облегчите!
30
Что слышу я? Ни слова? Иль пустить
Уже успело корни в вас упорство?
Тогда должны мы будем приступить
Ко строгости, увы! и непокорство,
Сколь нам ни больно, в вас искоренить!
О юноша! Как сердце ваше черство!
В последний раз: хотите ли всю рать
Завлекших вас сообщников назвать?»
31
К нему Попов достойно и наивно:
«Я, господин полковник, я бы вам
Их рад назвать, но мне, ей-богу, дивно...
Возможно ли сообщничество там,
Где преступленье чисто негативно?
Ведь панталон-то не надел я сам!
И чем бы там меня вы ни пугали —
Другие мне, клянусь, не помогали!»
32
«Не мудрствуйте, надменный санкюлот!
Свою вину не умножайте ложью!
Сообщников и гнусный ваш комплот
Повергните к отечества подножью!
Когда б вы знали, что теперь вас ждет,
Вас проняло бы ужасом и дрожью!
Но дружбу вы чтоб ведали мою,
Одуматься я время вам даю!
33
Здесь, на столе, смотрите, вам готово
Достаточно бумаги и чернил:
Пишите же — не то, даю вам слово:
Чрез полчаса вас изо всех мы сил...«»
Тут ужас вдруг такой объял Попова,
Что страшную он подлость совершил:
Пошел строчить (как люди в страхе гадки!)
Имен невинных многие десятки!
34
Явились тут на нескольких листах:
Какой-то Шмидт, два брата Шулаковы,
Зерцалов, Палкин, Савич, Розенбах,
Потанчиков, Гудям-Бодай-Корова,
Делаверганж, Шульгин, Страженко, Драх,
Грай-Жеребец, Бабиов, Ильин, Багровый,
Мадам Гриневич, Глазов, Рыбин, Штих,
Бурдюк-Лишай — и множество других.
35
Попов строчил сплеча и без оглядки,
Попались в список лучшие друзья;
Я повторю: как люди в страхе гадки —
Начнут как бог, а кончат как свинья!
Строчил Попов, строчил во все лопатки,
Такая вышла вскоре ектенья,
Что, прочитав, и сам он ужаснулся,
Вскричал: «Фуй! Фуй!» задрыгал —
и проснулся.
36
Небесный свод сиял так юн я нов,
Весенний день глядел в окно так весел,
Висела пара форменных штанов
С мундиром купно через спинку кресел;
И в радости уверился Попов,
Что их Иван там с вечера повесил, —
Одним скачком покинул он кровать
И начал их в восторге надевать.
37
«То был лишь сон! О, счастие! О, радость!
Моя душа, как этот день, ясна!
Не сделал я Бодай-Корове гадость!
Не выдал я агентам Ильина!
Не наклепал на Савича! О, сладость!
Мадам Гриневич мной не предана!
Страженко цел, и братья Шулаковы
Постыдно мной не ввержены в оковы!»
38
Но ты, никак, читатель, восстаешь
На мой рассказ? Твое я слышу мненье:
Сей анекдот, пожалуй, и хорош,
Но в нем сквозит дурное направленье.
Всё выдумки, нет правды ни на грош!
Слыхал ли кто такое обвиненье,
Что, мол, такой-то — встречен без штанов,
Так уж и власти свергнуть он готов?
39
И где такие виданы министры?
Кто так из них толпе кадить бы мог?
Я допущу: успехи наши быстры,
Но где ж у нас министер-демагог?
Пусть проберут все списки и регистры,
Я пять рублей бумажных дам в залог;
Быть может, их во Франции немало,
Но на Руси их нет — и не бывало!
40
И что это, помилуйте, за дом,
Куда Попов отправлен в наказанье?
Что за допрос? Каким его судом
Стращают там? Где есть такое зданье?
Что за полковник выскочил? Во всем,
Во всем заметно полное незнанье
Своей страны обычаев и лиц,
Встречаемое только у девиц.
41
А наконец, и самое вступленье:
Ну есть ли смысл, я спрашиваю, в том,
Чтоб в день такой, когда на поздравленье
К министру все съезжаются гуртом,
С Поповым вдруг случилось помраченье
И он таким оделся бы шутом?
Забыться может галстук, орден, пряжка —
Но пара брюк — нет, это уж натяжка!
42
И мог ли он так ехать? Мог ли в зал
Войти, одет как древние герои?
И где резон, чтоб за экран он стал,
Никем не зрим? Возможно ли такое?
Ах, батюшка-читатель, что пристал?!
Я не Попов! Оставь меня в покое!
Резон ли в этом или не резон —
Я за чужой не отвечаю сон!
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
