Было мне о ту пору семь лет. Занозой сидела во мне тогда досада, что очень уж мало у меня в жизни соли. Ну, и приходилось самому по мере сил добавлять в свое бытие остроту.
Что это, как не пролог к будущим моим неприятностям и разного рода неутыкам с окружающим миром?!
Взять хотя бы историю, к которой напрямую причастен великий знаток человеческих душ Николай Васильевич Гоголь! Это я говорю о его знаменитой повести «Вий».
Книгу, в которой, среди прочих удивительных фантазий на диво талантливого писателя, описывались подробности злосчастной судьбы киевского бурсака, принес отец. Прочел я ее запоем и нестерпимое желание испытал поделиться с закадычным другом Валькой Поладьевым про роковую встречу человека с персонажем из преисподней. Но не так, чтобы дать приятелю прочесть повесть самому или в нее заглянуть вместе, на худой конец пересказать, что и как там. Нет! Взял себе крепко в голову, что злоключения Хомы Брута во всех отношениях заслуживают того, чтобы читать о них непременно вслух, в темной комнате, где света только-только буквы различить.
Не откладывая дело в долгий ящик, я зазвал приятеля к себе домой и там предложил ему ознакомиться с содержанием впечатлившего меня сказания.
За окном непроглядно темнела зимняя ночь, но этого мне показалось мало. Я завесил простынями до самого пола стоявший посредине комнаты стол и в образовавшуюся без окон и дверей каморку втащил ночник, а свет в комнате, само собой, выключил. Кое-как разместившись вдвоем в импровизированной конуре, я раскрыл книгу и, пропустив казавшейся мне лишней предисторию приключений Хомы, начал сразу с первой его ночи в церкви наедине с покойницей, а именно со слов: «Философ остался один». Читал я с чувством, иначе говоря, замогильным голосом. О значении некоторых слов, как-то: иконостас, притвор, крылос, - я находился в полном неведении, но от этого становилось только еще более захватывающе и страшнее.
И настолько мне удалось проникнуться текстом, что, когда после слов: «и захлопнулся гробовою крышкою», - решил перевести дух, то тогда только обнаружил к своему несказанному удивлению, что приятеля след простыл.
Донельзя озадаченный этим обстоятельством я выбрался из-под стола. В комнате товарища тоже не оказалось, впрочем, как и в остальной части квартиры.
Я заглянул в кухню и спросил у матери:
- А где Валя?
- Домой ушел. Перепугал ты его своим жутким чтением, - мать помолчала и покачала головой. - Ох, не доведут тебя до добра твои фантазии.
И ведь как в воду она смотрела!
В тот раз, однако, ничегошеньки в толк не взяв, я впал в сильнейшее недоумение, а такое со мной в те годы случалось донельзя редко.
Правда, заморачивался вопросом, надо ли мне жить по-другому как-то, я недолго, но, видимо, с того времени застрял он у меня где-то на периферии сознания, потому как и по сей день нет-нет да и возникает передо мною.
Что до моего закадыки Вальки Паладьева, то, как сейчас припоминаю, он неизменно потом старался держаться от меня в сторонке, и понять его, не тогда – теперь, я могу и даже, в какой-то мере, ему сочувствую.
Анциферова. Жанна. Сложена
была на диво. В рубенсовском вкусе.
В фамилии и имени всегда
скрывалась офицерская жена.
Курсант-подводник оказался в курсе
голландской школы живописи. Да
простит мне Бог, но все-таки как вещ
бывает голос пионерской речи!
А так мы выражали свой восторг:
«Берешь все это в руки, маешь вещь!»
и «Эти ноги на мои бы плечи!»
...Теперь вокруг нее – Владивосток,
сырые сопки, бухты, облака.
Медведица, глядящаяся в спальню,
и пихта, заменяющая ель.
Одна шестая вправду велика.
Ложась в постель, как циркуль в готовальню,
она глядит на флотскую шинель,
и пуговицы, блещущие в ряд,
напоминают фонари квартала
и детство и, мгновение спустя,
огромный, черный, мокрый Ленинград,
откуда прямо с выпускного бала
перешагнула на корабль шутя.
Счастливица? Да. Кройка и шитье.
Работа в клубе. Рейды по горящим
осенним сопкам. Стирка дотемна.
Да и воспоминанья у нее
сливаются все больше с настоящим:
из двадцати восьми своих она
двенадцать лет живет уже вдали
от всех объектов памяти, при муже.
Подлодка выплывает из пучин.
Поселок спит. И на краю земли
дверь хлопает. И делается уже
от следствий расстояние причин.
Бомбардировщик стонет в облаках.
Хорал лягушек рвется из канавы.
Позванивает горка хрусталя
во время каждой стойки на руках.
И музыка струится с Окинавы,
журнала мод страницы шевеля.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
