Было мне о ту пору семь лет. Занозой сидела во мне тогда досада, что очень уж мало у меня в жизни соли. Ну, и приходилось самому по мере сил добавлять в свое бытие остроту.
Что это, как не пролог к будущим моим неприятностям и разного рода неутыкам с окружающим миром?!
Взять хотя бы историю, к которой напрямую причастен великий знаток человеческих душ Николай Васильевич Гоголь! Это я говорю о его знаменитой повести «Вий».
Книгу, в которой, среди прочих удивительных фантазий на диво талантливого писателя, описывались подробности злосчастной судьбы киевского бурсака, принес отец. Прочел я ее запоем и нестерпимое желание испытал поделиться с закадычным другом Валькой Поладьевым про роковую встречу человека с персонажем из преисподней. Но не так, чтобы дать приятелю прочесть повесть самому или в нее заглянуть вместе, на худой конец пересказать, что и как там. Нет! Взял себе крепко в голову, что злоключения Хомы Брута во всех отношениях заслуживают того, чтобы читать о них непременно вслух, в темной комнате, где света только-только буквы различить.
Не откладывая дело в долгий ящик, я зазвал приятеля к себе домой и там предложил ему ознакомиться с содержанием впечатлившего меня сказания.
За окном непроглядно темнела зимняя ночь, но этого мне показалось мало. Я завесил простынями до самого пола стоявший посредине комнаты стол и в образовавшуюся без окон и дверей каморку втащил ночник, а свет в комнате, само собой, выключил. Кое-как разместившись вдвоем в импровизированной конуре, я раскрыл книгу и, пропустив казавшейся мне лишней предисторию приключений Хомы, начал сразу с первой его ночи в церкви наедине с покойницей, а именно со слов: «Философ остался один». Читал я с чувством, иначе говоря, замогильным голосом. О значении некоторых слов, как-то: иконостас, притвор, крылос, - я находился в полном неведении, но от этого становилось только еще более захватывающе и страшнее.
И настолько мне удалось проникнуться текстом, что, когда после слов: «и захлопнулся гробовою крышкою», - решил перевести дух, то тогда только обнаружил к своему несказанному удивлению, что приятеля след простыл.
Донельзя озадаченный этим обстоятельством я выбрался из-под стола. В комнате товарища тоже не оказалось, впрочем, как и в остальной части квартиры.
Я заглянул в кухню и спросил у матери:
- А где Валя?
- Домой ушел. Перепугал ты его своим жутким чтением, - мать помолчала и покачала головой. - Ох, не доведут тебя до добра твои фантазии.
И ведь как в воду она смотрела!
В тот раз, однако, ничегошеньки в толк не взяв, я впал в сильнейшее недоумение, а такое со мной в те годы случалось донельзя редко.
Правда, заморачивался вопросом, надо ли мне жить по-другому как-то, я недолго, но, видимо, с того времени застрял он у меня где-то на периферии сознания, потому как и по сей день нет-нет да и возникает передо мною.
Что до моего закадыки Вальки Паладьева, то, как сейчас припоминаю, он неизменно потом старался держаться от меня в сторонке, и понять его, не тогда – теперь, я могу и даже, в какой-то мере, ему сочувствую.
писатель где-нибудь в литве
напишет книгу или две
акын какой-нибудь аджарский
уйдет в медалях на покой
торчать как минин и пожарский
с удобно поднятой рукой
не зря гремит литература
и я созвездием взойду
когда спадет температура
в зеленом бронзовом заду
мелькнет фамилия в приказе
и поведут на якоря
победно яйцами горя
на мельхиоровом пегасе
дерзай непризнанный зоил
хрипи животною крыловской
недолго колокол звонил
чтоб встать на площади кремлевской
еще на звоннице мирской
возьмешь провидческую ноту
еще барбос поднимет ногу
у постамента на тверской
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
