Любил Степан Федорович, бригадир участка упаковки готовой продукции рассказывать во время перекура всякие истории.
Ему это очень нравилось, так как Степан делал это с удовольствием и умел рассказывать.
Однажды на одном из перекуров вспомнил бригадир одного своего знакомого, с которым он раньше работал на заводе, еще в Советские годы.
И рассказал он всей своей бригаде одну историю, а потом еще одну и еще.
Работал у них в бригаде один плотник, все его звали рыжим. Любил он женщин, и очень любил хвастаться, рассказывать всякие истории про них.
Однажды когда он отдыхал у себя на даче, зашла к нему в гости соседка. Рыжий стал хвастаться своим урожаем и особенно огурчиками. Он угостил свою соседку, и ей очень понравились его огурцы.
На следующий день она пришла снова, чтобы купить у него их целую бочку, и стала предлагать деньги:
-Продай мне свои огурчики!
Рыжий посмотрел на нее, потом на деньги, что она предложила и вдруг загорелся:
-Нет, деньги мне твои не нужны, а ты сама ничего такая, возьму только натурой!
Соседка сразу начала возмущаться:
-Ах, ты козел!- и кричать на него, материться.
Так прошло несколько дней, она долго дулась и ходила вокруг его дачи кругами, пока снова не зашла к нему в гости и согласилась:
-Хорошо, я согласна, приходи ко мне сегодня в гости со своими огурчиками.
В тот день рыжий имел ее по полной программе, она оказалась слаба на это, а он и рад был.
Второй случай произошел с ним когда он работал на заводе. Как-то раз он стал приставать к маркировщице Люсе, пышной и знойной даме.
Она работала вместе с ним в тот день и маркировала ящики. Рыжий был слегка подшофе, а в это время Люся стала перед ним крутиться.
Он не выдержал и стал к ней подкатывать. Люся сначала ломалась, но тоже была слаба на это.
Он стал ее обнимать и лапать, а затем поволок ее на участок готовой продукции, где находились огромные ящики.
Рыжий стал хватать ее за грудь а потом и за попу и уговаривать ее.
-Пошли, пошли, ты ведь знаешь что не отстану от тебя!
Люся очень долго сопротивлялась в начале, но потом поняла сама, что не отстанет, и так она сама была не прочь, все таки согласилась:
-Хорошо, хорошо, но не здесь же? Вдруг кто-нибудь увидит нас?
Рыжий сразу сообразил:
-Давай, полезай в ящик! Там точно никто не увидит!
Она полезла в ящик, и они продолжили уже там.
Люся ему все таки дала там разок, он долго ее уговаривал, и она сломалась после долгих уговоров и пары страстных поцелуев.
В тот день она ходила довольной и всем улыбалась.
Как то вечером сидит Рыжий во время перерыва, курит. Рубаха на нем вся грязная и в дырах. Смотрит проходит мимо начальник, остановит его и жалуется:
-Пашешь, пашешь, работаешь как волк, а получаешь как заяц!
Начальник не зная что ему ответить, только разведет руками.
Три старухи с вязаньем в глубоких креслах
толкуют в холле о муках крестных;
пансион "Аккадемиа" вместе со
всей Вселенной плывет к Рождеству под рокот
телевизора; сунув гроссбух под локоть,
клерк поворачивает колесо.
II
И восходит в свой номер на борт по трапу
постоялец, несущий в кармане граппу,
совершенный никто, человек в плаще,
потерявший память, отчизну, сына;
по горбу его плачет в лесах осина,
если кто-то плачет о нем вообще.
III
Венецийских церквей, как сервизов чайных,
слышен звон в коробке из-под случайных
жизней. Бронзовый осьминог
люстры в трельяже, заросшем ряской,
лижет набрякший слезами, лаской,
грязными снами сырой станок.
IV
Адриатика ночью восточным ветром
канал наполняет, как ванну, с верхом,
лодки качает, как люльки; фиш,
а не вол в изголовьи встает ночами,
и звезда морская в окне лучами
штору шевелит, покуда спишь.
V
Так и будем жить, заливая мертвой
водой стеклянной графина мокрый
пламень граппы, кромсая леща, а не
птицу-гуся, чтобы нас насытил
предок хордовый Твой, Спаситель,
зимней ночью в сырой стране.
VI
Рождество без снега, шаров и ели,
у моря, стесненного картой в теле;
створку моллюска пустив ко дну,
пряча лицо, но спиной пленяя,
Время выходит из волн, меняя
стрелку на башне - ее одну.
VII
Тонущий город, где твердый разум
внезапно становится мокрым глазом,
где сфинксов северных южный брат,
знающий грамоте лев крылатый,
книгу захлопнув, не крикнет "ратуй!",
в плеске зеркал захлебнуться рад.
VIII
Гондолу бьет о гнилые сваи.
Звук отрицает себя, слова и
слух; а также державу ту,
где руки тянутся хвойным лесом
перед мелким, но хищным бесом
и слюну леденит во рту.
IX
Скрестим же с левой, вобравшей когти,
правую лапу, согнувши в локте;
жест получим, похожий на
молот в серпе, - и, как чорт Солохе,
храбро покажем его эпохе,
принявшей образ дурного сна.
X
Тело в плаще обживает сферы,
где у Софии, Надежды, Веры
и Любви нет грядущего, но всегда
есть настоящее, сколь бы горек
не был вкус поцелуев эбре и гоек,
и города, где стопа следа
XI
не оставляет - как челн на глади
водной, любое пространство сзади,
взятое в цифрах, сводя к нулю -
не оставляет следов глубоких
на площадях, как "прощай" широких,
в улицах узких, как звук "люблю".
XII
Шпили, колонны, резьба, лепнина
арок, мостов и дворцов; взгляни на-
верх: увидишь улыбку льва
на охваченной ветров, как платьем, башне,
несокрушимой, как злак вне пашни,
с поясом времени вместо рва.
XIII
Ночь на Сан-Марко. Прохожий с мятым
лицом, сравнимым во тьме со снятым
с безымянного пальца кольцом, грызя
ноготь, смотрит, объят покоем,
в то "никуда", задержаться в коем
мысли можно, зрачку - нельзя.
XIV
Там, за нигде, за его пределом
- черным, бесцветным, возможно, белым -
есть какая-то вещь, предмет.
Может быть, тело. В эпоху тренья
скорость света есть скорость зренья;
даже тогда, когда света нет.
1973
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
