Что такое поэзия? Этого я не знаю. Но если бы я и знал… то не сумел бы выразить своего знания или, наконец, даже подобрав и сложив подходящие слова, все равно никем бы не был понят
"Вот такие огурцы продают у нас в магазинах" (Д. Хармс)
"Я девочка, я хочу цветочки, я хочу колечко и ... вина... с сыром... три бутылки" (мем из интернета)
Закуска «Украинская» или как мечтали закусывать в конце 80-x
Теплогрустные заметки.
(по материалам книги Черных Л. С. и др. "Блюда Тавриды", Симферополь, "Таврия" 1989 г.)
Изучая в порыве страсти нежной сиречь ностальгии советское печатное кулинарное наследие, зацепил в одном из редких изданий рядовой вроде бы рецептик от 1989 г.
В рецептике этом, как в капле воды океан, отобразилась, как мне кажется, вся суть советской вообще и советско-украинской кулинарии в частности, и чуть ли не вся необыкновенная наивная мечтательность и безалаберная щедрость души советских перестроечных годов.
Читаем: "Вареную очищенную свеклу, белокочанную капусту, яблоки нарезают соломкой. Капусту перетирают с солью, отжимают, смешивают с яблоками, свеклой и заправляют майонезом и лимонной кислотой.
Закуску выкладывают на тарелки и украшают..."
Всё нормально - скажет умудренный не посторонним опытом советской жизни читатель - хорошая легкая закусочка, особенно под рюмочку, дёшево и сердито, а что майонез присутствует, так времена такие были недоЗОЖные, не о какой-то там особенно здоровой, а о просто жизни впору было призадуматься. Девяностые на носу, понимать надо!
Разве же я не понимаю? Переломное время туда-сюда и всё такое. Да и я сам там был, мёд-пиво пил, мёд-водку пил, мёд-три-топора пил, мёд-что-не-запрещено-но-фиг-где-найдешь редко, но бывало пил. Однако, дальше, дальше читаем, блендамед мне на любимый кариес...
От недостатка полезных микроэлементов и прочих элементов сладкой жизни, от тотальной вялотекущей малокрасочности позднесоветского бытия, а может напротив, от неистребимого оптимизма по поводу коварно поджидающей нас в ближайшем светлом будущем вкусной и здоровенной пище, авторы рецепта занялись кулинарным украшательством, переходящим в натурально архитектурные излишества, вплоть до гастрономической паранойи, отягощенной пищевыми галлюцинациями.
Итак, "украшают кусочками (ми-ми-ми, скромняги:) - прим. авт.)... огурцов, помидоров, зеленью петрушки или листьями салата..." - пестровато, но законно, - скажет тот же отягощенный здравой памятью и примерно здоровым телом читатель. Согласен - скажу ему я, - но дальше... Дальше, моя ты кулинария! Дальше Остапа понесло в не очень добрую сказку о каше из топора: "кусочками яиц, ветчины, гуся..." Мамочки мои, гуся… (Сладкий вздох о сказочном, крылатом и белоснежном)
"Мусик, ну где же гусик?"- вопрошал один достаточно избалованный литературной действительностью советский персонаж. Вот тебе, дорогой мой человек-читатель, гусь с яблочком. Дывись. Небольшой такой, можно сказать компактный, но вполне упитанный гусик! Не какой-нибудь там легкомысленно-лапчатый, а вполне себе серьезный, строго делапированный и вообще тщательно филированный, злодейки соблазнительно пожаренный на сливочном масле. С хрустящей корочкой поди. Мечта гусиного поэта Паниковского (Вздох).
На 300 (запишем в блокнотик!) с хвостиком грамм собственно свекольно-капустно-яблочной закуски полагались следующие украшения:
• 500 г. (полкило, Карл!) гуся.;
• 125 г. ветчины;
• два (слава богу не десятка) куриных яйца;
• парочка помидоров;
• пресловутое яблочко;
• один(-одинешенек, в данном контексте) огурчик.
Ну и зелень-мелень-соль-перец-кислота* до кучи, в смысле "до складу" выражаясь по-причерноморски
Остается только добавить в тех. карту некоторый лирически оформленный ключевой пунктик: милый читатель, если у тебя ничего такого в холодильнике нет и не было последние лет пять-десять, то не вздыхай и не расстраивайся, а смело замени гуся, ветчину и прочих буржуазных рябчиков с ананасами пролетарскими красношапочными грибами. И всё, что надо в этом блюде минуты через две-три само-собой появиться... ¡No pasaran!
Резюме. Хорошая закуска с просто обалденным украшением.
ЗЫ. «Шоб я до такого дожил» - подумал бы я тогда.
ЗЫ ЗЫ. А ведь-таки дожил. С чем себя и поздравляю
ЗЫ ЗЫ ЗЫ. Сталь ли я счастливее?
Занавес
-----------------
Прим:
* кислота лимонная, а не то, что некоторые могли бы прогрессивно подумать
Альберт Фролов, любитель тишины.
Мать штемпелем стучала по конвертам
на почте. Что касается отца,
он пал за независимость чухны,
успев продлить фамилию Альбертом,
но не видав Альбертова лица.
Сын гений свой воспитывал в тиши.
Я помню эту шишку на макушке:
он сполз на зоологии под стол,
не выяснив отсутствия души
в совместно распатроненной лягушке.
Что позже обеспечило простор
полету его мыслей, каковым
он предавался вплоть до института,
где он вступил с архангелом в борьбу.
И вот, как согрешивший херувим,
он пал на землю с облака. И тут-то
он обнаружил под рукой трубу.
Звук – форма продолженья тишины,
подобье развивающейся ленты.
Солируя, он скашивал зрачки
на раструб, где мерцали, зажжены
софитами, – пока аплодисменты
их там не задували – светлячки.
Но то бывало вечером, а днем -
днем звезд не видно. Даже из колодца.
Жена ушла, не выстирав носки.
Старуха-мать заботилась о нем.
Он начал пить, впоследствии – колоться
черт знает чем. Наверное, с тоски,
с отчаянья – но дьявол разберет.
Я в этом, к сожалению, не сведущ.
Есть и другая, кажется, шкала:
когда играешь, видишь наперед
на восемь тактов – ампулы ж, как светочь
шестнадцать озаряли... Зеркала
дворцов культуры, где его состав
играл, вбирали хмуро и учтиво
черты, экземой траченые. Но
потом, перевоспитывать устав
его за разложенье колектива,
уволили. И, выдавив: «говно!»
он, словно затухающее «ля»,
не сделав из дальнейшего маршрута
досужих достояния очес,
как строчка, что влезает на поля,
вернее – доводя до абсолюта
идею увольнения, исчез.
___
Второго января, в глухую ночь,
мой теплоход отшвартовался в Сочи.
Хотелось пить. Я двинул наугад
по переулкам, уходившим прочь
от порта к центру, и в разгаре ночи
набрел на ресторацию «Каскад».
Шел Новый Год. Поддельная хвоя
свисала с пальм. Вдоль столиков кружился
грузинский сброд, поющий «Тбилисо».
Везде есть жизнь, и тут была своя.
Услышав соло, я насторожился
и поднял над бутылками лицо.
«Каскад» был полон. Чудом отыскав
проход к эстраде, в хаосе из лязга
и запахов я сгорбленной спине
сказал: «Альберт» и тронул за рукав;
и страшная, чудовищная маска
оборотилась медленно ко мне.
Сплошные струпья. Высохшие и
набрякшие. Лишь слипшиеся пряди,
нетронутые струпьями, и взгляд
принадлежали школьнику, в мои,
как я в его, косившему тетради
уже двенадцать лет тому назад.
«Как ты здесь оказался в несезон?»
Сухая кожа, сморщенная в виде
коры. Зрачки – как белки из дупла.
«А сам ты как?» "Я, видишь ли, Язон.
Язон, застярвший на зиму в Колхиде.
Моя экзема требует тепла..."
Потом мы вышли. Редкие огни,
небес предотвращавшие с бульваром
слияние. Квартальный – осетин.
И даже здесь держащийся в тени
мой провожатый, человек с футляром.
«Ты здесь один?» «Да, думаю, один».
Язон? Навряд ли. Иов, небеса
ни в чем не упрекающий, а просто
сливающийся с ночью на живот
и смерть... Береговая полоса,
и острый запах водорослей с Оста,
незримой пальмы шорохи – и вот
все вдруг качнулось. И тогда во тьме
на миг блеснуло что-то на причале.
И звук поплыл, вплетаясь в тишину,
вдогонку удалявшейся корме.
И я услышал, полную печали,
«Высокую-высокую луну».
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
