- Вадим Андреевич, вы следите за ходом военной операции на Украине?
- Конечно. В первую очередь за событиями на "Азовстали". Я проводил некоторую аналогия с боями в заводских цехах Сталинграда. Они не были полностью окружены, но уверен, случись такое, наши бойцы сражались бы до последнего, как защитники Брестской крепости, но в плен не сдались.
- Я вот к чему. Украинская пропаганда трезвонила о своей армии, как о самой подготовленной, сильнейшей в Европе, ведь её националистические, так называемые элитные батальоны, готовили к нападению на непризнанные республики и Россию иностранные инструкторы, снабжали и продолжают снабжать Запад, США. "Азовцев", "Айдаровцев" превозносили чуть ли ни как суперменов воинов, готовых бесстрашно сражаться с любым противником, даже превосходящим по силам, и погибнуть, если придётся, в открытом бою. Только лучшие качества настоящих мужчин не для них.
- Взбадривает себя наркотой, спиртным трусливый вояка, а не бесстрашный воин. Кто готов принять неравный бой и погибнуть, не станет прятаться за чужие спины. Лучшие, по украинским меркам, вояки, поступают ровно наоборот. Испещрённые отвратительными человеконенавистническими наколками, с нацистскими знамёнами и атрибутикой, вооружившись дубинками, они могут идти против безоружных людей - тут они герои. В собственных глазах. Ощущение мнимого величия, безнаказанности, сравнимое с немецко-фашистскими, выливалось в подлых нападках на мирных граждан ДНР и ЛНР, обстрела их территорий. Чтобы стрелять издалека смелость не нужна. Когда же они получили достойный отпор и им пришлось отступать, бежать, проявилась вся "начинка" их нутра. Герои оказались трусами, победные успехи - ложью, вместо открытого боя с противником заячьи прыжки за спину женщин, детей. Их подлость, бесчеловечность по отношению к своим гражданам оказалась ничуть не меньше, чем к не украинцам. Разве такое достойно хоть какого-то одобрения?
- Абсолютно согласен с вами, Анатолий Григорьевич. Герои - это защитники Брестской крепости, Москвы, Сталинграда. Рабочие, крестьяне, школьные учителя без какой либо специальной подготовки шли с винтовками на немецкие автоматы, пушки. В фашистских концлагерях обессиленные изнурительных трудом, голодом безоружные заключенные принимали на себя пулемётные очереди, давая возможность идущим за ними уцелеть, выжить, чтобы потом нещадно бить врага. Проявление отчаянной решимости, бесстрашия было не единичным, оно носило массовый характер.
- Откормленные, увешанные импортным оружием, натренированные НАТОвцами головорезы, когда их основательно прижали, заскулили, как побитые щенки, взывая ко всему миру. - "Спасите нас, нам страшно умирать". Слабы оказались в коленках!
В какое место своей трусливой шкуры засунули они бравую идеологию уничтожения России, русских, сочувствующих им? Для них не пример, чем обернулась фашистская идеология для немцев?
- Вы правильно расставили всё по местам. Зло способно действовать подавляющее на добро, но победить его не может! Оно может преобладать территориально, объемно, но добро, оказавшись в меньшинстве, будет мощнее по энергопотенциальной качественности. Добро сильнее зла! Его сила, в человеке это проявляется как сила духа, выше отрицательных качеств националистов, фашистов, радикалов и прочих злыдней.
Добро - это сила созидания, зло - сила разрушения. Добро и зло - это определение положительной и отрицательной энергий для нашего низкого земного мира. В Высших мирах всё по другому.
- Преобладание отрицательных сил, теоретически, могло бы разрушить, уничтожить всё сущее в мироздании, но оно существовало и будет существовать всегда, вечно, потому что положительная энергия качественно мощней своей оппозиции. И по общему Объёму положительная часть в мироздании превосходит отрицательную.
Три старухи с вязаньем в глубоких креслах
толкуют в холле о муках крестных;
пансион "Аккадемиа" вместе со
всей Вселенной плывет к Рождеству под рокот
телевизора; сунув гроссбух под локоть,
клерк поворачивает колесо.
II
И восходит в свой номер на борт по трапу
постоялец, несущий в кармане граппу,
совершенный никто, человек в плаще,
потерявший память, отчизну, сына;
по горбу его плачет в лесах осина,
если кто-то плачет о нем вообще.
III
Венецийских церквей, как сервизов чайных,
слышен звон в коробке из-под случайных
жизней. Бронзовый осьминог
люстры в трельяже, заросшем ряской,
лижет набрякший слезами, лаской,
грязными снами сырой станок.
IV
Адриатика ночью восточным ветром
канал наполняет, как ванну, с верхом,
лодки качает, как люльки; фиш,
а не вол в изголовьи встает ночами,
и звезда морская в окне лучами
штору шевелит, покуда спишь.
V
Так и будем жить, заливая мертвой
водой стеклянной графина мокрый
пламень граппы, кромсая леща, а не
птицу-гуся, чтобы нас насытил
предок хордовый Твой, Спаситель,
зимней ночью в сырой стране.
VI
Рождество без снега, шаров и ели,
у моря, стесненного картой в теле;
створку моллюска пустив ко дну,
пряча лицо, но спиной пленяя,
Время выходит из волн, меняя
стрелку на башне - ее одну.
VII
Тонущий город, где твердый разум
внезапно становится мокрым глазом,
где сфинксов северных южный брат,
знающий грамоте лев крылатый,
книгу захлопнув, не крикнет "ратуй!",
в плеске зеркал захлебнуться рад.
VIII
Гондолу бьет о гнилые сваи.
Звук отрицает себя, слова и
слух; а также державу ту,
где руки тянутся хвойным лесом
перед мелким, но хищным бесом
и слюну леденит во рту.
IX
Скрестим же с левой, вобравшей когти,
правую лапу, согнувши в локте;
жест получим, похожий на
молот в серпе, - и, как чорт Солохе,
храбро покажем его эпохе,
принявшей образ дурного сна.
X
Тело в плаще обживает сферы,
где у Софии, Надежды, Веры
и Любви нет грядущего, но всегда
есть настоящее, сколь бы горек
не был вкус поцелуев эбре и гоек,
и города, где стопа следа
XI
не оставляет - как челн на глади
водной, любое пространство сзади,
взятое в цифрах, сводя к нулю -
не оставляет следов глубоких
на площадях, как "прощай" широких,
в улицах узких, как звук "люблю".
XII
Шпили, колонны, резьба, лепнина
арок, мостов и дворцов; взгляни на-
верх: увидишь улыбку льва
на охваченной ветров, как платьем, башне,
несокрушимой, как злак вне пашни,
с поясом времени вместо рва.
XIII
Ночь на Сан-Марко. Прохожий с мятым
лицом, сравнимым во тьме со снятым
с безымянного пальца кольцом, грызя
ноготь, смотрит, объят покоем,
в то "никуда", задержаться в коем
мысли можно, зрачку - нельзя.
XIV
Там, за нигде, за его пределом
- черным, бесцветным, возможно, белым -
есть какая-то вещь, предмет.
Может быть, тело. В эпоху тренья
скорость света есть скорость зренья;
даже тогда, когда света нет.
1973
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Авторизация
Камертон
