Авторучка
«Нет, - скорбно подумал Кривошеев, - никуда не годится, если человек никогда не познал горечь утраты. Жалок он и спесив в придачу. Вот когда он потерял нечто очень ему дорогое, то тогда он либо юродивый, или страстотерпец. Что так, что эдак потерянная для созидания личность. Бессмысленно говорить о нем. Ну, его! Те же, кто только и делают, что теряют все что находят, вообще доброго слова не стоят. Как на подбор это деляги, мерзавцы и графоманы. А уж которым что потеря, что находка всё едино, так эти сплошь прожженные проходимцы и конченные фуфлометы».
Снова взглянув на половинки сломанной ненароком авторучки, Кривошеев не удержался от вздоха: «А ведь сколько мог еще ею запечатлеть отменных мыслей, - и, бросив в урну верно служившее долгое время ему стило, рассудительно заключил. – Да и о людях наверняка тогда по-другому бы думать стал».
Коробушка
Как-то, скитаясь по интернету в поисках чего-нибудь диковинного, Кривошеев по неведомой причине взял и кликнул широко известный в прошлом хит «Коробейники». И настолько захватила его неожиданно эта песня, что, прослушав ее от начала до конца, испытал он сильное волнение чувств. Что-то такое эдакое ощутил, чему и определения дать затруднительно. Потянуло его вдруг, видите ли, отчудить нечто такое, чтобы собственной безбашенностью мир удивить, но потихонечку-полегонечку стал Кривошеев рассуждать аналитически, и ведь сразу мысли иной ход приняли.
В песне-то все красивей некуда выходит, а вдумайся хорошенько, чтобы вникнуть в самую ее суть, и вырисовывается довольно-таки неприглядная картинка.
Мелочный торговец вразноску, эдакое перекати-поле – сегодня здесь, завтра там, словом, закоренелый бродяга, объявляет себя удалым молодцом. И вот этот, прямо скажем, проходимец уговаривает некую простушку Катю совершить нехитрый обмен его незамысловатой мануфактуры на известные уступки с ее стороны. Так ведь и добивается своего пройдоха, да и селяночка с алыми губками, честно говоря, сама вроде как не прочь продать себя за кусок ситца или парчи – тут уж как сторгуются.
Словом, в конце концов, всё сводится к тому, что под покровом ночи и вдали от нескромных людских глаз происходит-таки бартер энного товара на кое-какие интим-услуги.
Скажите теперь, на милость, на каком основании довольно-таки сомнительную, с какой стороны ни взгляни на нее, историю кому-то взбрело в голову сделать соблазнительной песней, да к тому же, объявить ее народной.
«Да-с, - заключил Кривошеев, - воистину неожиданные итоги подстерегают нас, стоит лишь вдумчиво отнестись к некоторым, с позволенья сказать, твореньям».
Однажды ночью
Глубокой ночью, исключительно скуки ради, Кривошеев возьми и чиркни: «Не избежать никому зловещих ударов судьбы».
В аккурат в тот же миг где-то близко взревело так, что в смятении чувств Кривошеев кинулся к окну и увидел, как по распростертому в ночной безлюдности проспекту черным вихрем пронесся мотоциклист.
«Это знамение, - сверкнуло молнией в голове Кривошеева. – И, пожалуй, что не к добру».
На короткое время впал он в раздумья. Потом стремительно вернулся к столу, решительно перечеркнул написанное прежде и бестрепетной рукой начертал: «Благодати нет пределов», - и утерянная было гармония опять воцарила в его душе.
Он и они
В разгар рабочего дня нахлынули вдруг на Кривошеева духовные раздумья. Чтобы не утратить их в одночасье, распахнул не мешкая он привычной рукой блокнот и ушел с головой в поиски слов, адекватных мыслям.
В это время его коллеги с огоньком обсуждали покупку новой мойки инженерши Копыловой и, само собой, основательно докучали Кривошееву. Особенно досаждал голос старой калоши Петра Ильича. Тот был глуховат, отчего изъяснялся более чем громко, и каждое слово его поэтому, казалось, отдавалось в мозгу многократным эхом.
«Господи! - в конце концов, воскликнул про себя в отчаянии Кривошеев. – Это невыносимо!» Однако вскоре справился с обуявшим было его раздражением и, вернув самообладание, благоразумно решил, что не стоят сослуживцы того, чтобы на них почем зря расточать душевные силы – где он и где они.
Как сорок лет тому назад,
Сердцебиение при звуке
Шагов, и дом с окошком в сад,
Свеча и близорукий взгляд,
Не требующий ни поруки,
Ни клятвы. В городе звонят.
Светает. Дождь идет, и темный,
Намокший дикий виноград
К стене прижался, как бездомный,
Как сорок лет тому назад.
II
Как сорок лет тому назад,
Я вымок под дождем, я что-то
Забыл, мне что-то говорят,
Я виноват, тебя простят,
И поезд в десять пятьдесят
Выходит из-за поворота.
В одиннадцать конец всему,
Что будет сорок лет в грядущем
Тянуться поездом идущим
И окнами мелькать в дыму,
Всему, что ты без слов сказала,
Когда уже пошел состав.
И чья-то юность, у вокзала
От провожающих отстав,
Домой по лужам как попало
Плетется, прикусив рукав.
III
Хвала измерившим высоты
Небесных звезд и гор земных,
Глазам - за свет и слезы их!
Рукам, уставшим от работы,
За то, что ты, как два крыла,
Руками их не отвела!
Гортани и губам хвала
За то, что трудно мне поется,
Что голос мой и глух и груб,
Когда из глубины колодца
Наружу белый голубь рвется
И разбивает грудь о сруб!
Не белый голубь - только имя,
Живому слуху чуждый лад,
Звучащий крыльями твоими,
Как сорок лет тому назад.
1969
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
