Я всегда думал, что демократия — это власть народа, но вот товарищ Рузвельт мне доходчиво объяснил, что демократия — это власть американского народа
(Иосиф Сталин)

Проза

Все произведения Избранное - Серебро Избранное - Золото

из цикла "статья"

Уровни развития

Развитие – это движение от простого к сложному, от низкого к высокому. Превращение семечка в большое дерево можно проследить в течение человеческой жизни. Период развития человечества от пещерного образа жизни до цивилизованного занимает тысячелетия.
Школьное обучение может послужить некоей сеткой, наложение которой на бытовой план существования наглядно объясняет Уровневость развития человека.

В школе учатся дети, физический рост которых ещё не завершён, поэтому можно с первого взгляда достаточно точно определить, к какой группе учащихся относится тот или иной школьник, примерный уровень его развития.
Признаки старения взрослого человека говорят о его возрасте, накопленном жизненном опыте, а опыт – это совокупность навыков, знаний, умение анализировать и делать выводы. Это характеризуется одним словом – мудрость.
Но это определение подходит далеко не каждому человеку, пусть даже дожил он до глубоких седин.

Ребёнок в первом классе только начинает постижение школьной программы, и вершина знаний кажется ему невероятно трудной и недосягаемой высотой. Каждый день он получает определённые знания, на следующих уроках повторяет их, работает с ними для закрепления, чтобы приступить к изучению следующих. За учебный год ученик усваивает всю информацию первого класса – энергию своего уровня. И только после этого он может перейти в следующий класс, на более высокую ступень развития, где информация будет сложнее и разнообразнее.

Аналогично идёт прогрессирование души: на каждое воплощение (как на один школьный день) ей даются определённые задания, которые являются частью программы развития (одного учебного года). И как за один урок невозможно пройти программу целого года, так за одну жизнь нельзя пройти программу одного Уровня.

Ученики начальных классов – самая многочисленная часть школьного «населения». Не имея знаний, жизненного опыта они плохо ориентируются в окружающем мире, у них ещё нет ответственности, сознательности, они легко променяют полезное занятие на забаву, развлечение.
Большая часть населения планеты находится на начальных уровнях развития. Такие люди больше живут сегодняшним днём, если и читают, то что-нибудь упрощённое, вроде любовных романов или детективов, увлечённо слушают современную музыку, в которой солируют «ударные» (усовершенствованный аналог ритмичных ударов палкой по камню или дереву у дикарей).
Программа развития заставляет их нарабатывать требуемые качества через необходимость осваивать навыки, специальности, чтобы прокормить себя и семью, заботиться о своих детях, родственниках и т.п.
Именно заставляет одних учиться, других трудиться, потому что без понуждения эти «первоклашки» всё бы сразу бросили – ничегонеделание легче преодоления каких-то трудностей. А понимания необходимости преодоления ещё нет.

Ученики средних классов уже имеют определённый багаж знаний, а это обязательно расширение кругозора, у них начинают формироваться увлечения, которые могут направить их в дальнейшем развитии по определённому пути, у них нарабатывается ответственность. В советских школах это был пионерский возраст. Лучшим пионерам поручали шефствовать над учениками младших классов. А это означало: помогать отстающим по каким-либо предметам ученикам, организовывать их свободное время и другое разное, но главное – брать на себя ответственность за младших и самому быть достойным опекуном, то есть дисциплинировать себя.

Люди среднего уровня развития – это нередко руководители не крупных подразделений. Они способны организовывать, направлять группы людей для решения каких-то задач и брать на себя ответственность за производство, работников. Это могут быть творческие работники, исследователи, разработчики новых технологий, проектов и т.д.
Такие люди не могут не читать. Специальная литература, научная, художественная – разнообразен круг их интересов. Их привлекают высокохудожественные музыкальные произведения, классическая музыка. А попсовая чаще вызывает отторжение.
Им присущи такие качества как целеустремлённость, ответственность, трудолюбие.

Старшеклассники представляют себя уже будущими студентами. Они видят перспективы своего роста, осознанно выбирают направление развития, поэтому стараются как можно лучше подготовиться, чтобы успешно сдать выпускные экзамены как показатель их интеллектуальных возможностей.

Люди высокого уровня развития – редкие единицы среди огромной массы живущих на планете. Это руководители высокого ранга, учёные, работающие над масштабными проблемами, люди, достигшие высших ступеней в духовном совершенствовании. Как ученикам выпускного класса нужно укрепить себя недостающими знаниями, чтобы, сдав экзамены, навсегда покинуть стены школы, так и людям высокого уровня развития необходимо добрать нормативные показатели энергий, чтобы больше не воплощаться на Земле. Земной быт их мало интересует. Их души ощущают в себе возможности, которые выше энергетики земного мира, им нужны другие условия для их реализации. Все ученики когда нибудь оканчивают школу, чтобы начать следующий этап своего развития.

Даже в рамках школьного обучения ученики могут за год усваивать программу двух, а то и трёх классов. Это говорит о развитости души, для которой легко даётся повторение давно усвоенных знаний. Стремление к развитию начинает формироваться в душах на Уровнях выше начальных и возрастает с каждым новым Уровнем. В этом рост сознательности, целеустремлённости, что всегда приветствуется Высшими Учителями.

Душа, как неуничтожимая вечная конструкция, создана для поэтапного Уровневого прогрессирования в бесконечности.

Автор:	fostirii
Опубликовано:	16.10.2024 18:57
Просмотров:	702
Рейтинг:	0
Комментариев:	0
Добавили в Избранное:	0

Ваши комментарии

Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться

Камертон

Иосиф Бродский. Разговор с небожителем

Здесь, на земле,
где я впадал то в истовость, то в ересь,
где жил, в чужих воспоминаньях греясь,
как мышь в золе,
где хуже мыши
глодал петит родного словаря,
тебе чужого, где, благодаря
тебе, я на себя взираю свыше,

уже ни в ком
не видя места, коего глаголом
коснуться мог бы, не владея горлом,
давясь кивком
звонкоголосой падали, слюной
кропя уста взамен кастальской влаги,
кренясь Пизанской башнею к бумаге
во тьме ночной,

тебе твой дар
я возвращаю – не зарыл, не пропил;
и, если бы душа имела профиль,
ты б увидал,
что и она
всего лишь слепок с горестного дара,
что более ничем не обладала,
что вместе с ним к тебе обращена.

Не стану жечь
тебя глаголом, исповедью, просьбой,
проклятыми вопросами – той оспой,
которой речь
почти с пелен
заражена – кто знает? – не тобой ли;
надежным, то есть, образом от боли
ты удален.

Не стану ждать
твоих ответов, Ангел, поелику
столь плохо представляемому лику,
как твой, под стать,
должно быть, лишь
молчанье – столь просторное, что эха
в нем не сподобятся ни всплески смеха,
ни вопль: «Услышь!»

Вот это мне
и блазнит слух, привыкший к разнобою,
и облегчает разговор с тобою
наедине.
В Ковчег птенец,
не возвратившись, доказует то, что
вся вера есть не более, чем почта
в один конец.

Смотри ж, как, наг
и сир, жлоблюсь о Господе, и это
одно тебя избавит от ответа.
Но это – подтверждение и знак,
что в нищете
влачащий дни не устрашится кражи,
что я кладу на мысль о камуфляже.
Там, на кресте,

не возоплю: «Почто меня оставил?!»
Не превращу себя в благую весть!
Поскольку боль – не нарушенье правил:
страданье есть
способность тел,
и человек есть испытатель боли.
Но то ли свой ему неведом, то ли
ее предел.

___

Здесь, на земле,
все горы – но в значении их узком -
кончаются не пиками, но спуском
в кромешной мгле,
и, сжав уста,
стигматы завернув свои в дерюгу,
идешь на вещи по второму кругу,
сойдя с креста.

Здесь, на земле,
от нежности до умоисступленья
все формы жизни есть приспособленье.
И в том числе
взгляд в потолок
и жажда слиться с Богом, как с пейзажем,
в котором нас разыскивает, скажем,
один стрелок.

Как на сопле,
все виснет на крюках своих вопросов,
как вор трамвайный, бард или философ -
здесь, на земле,
из всех углов
несет, как рыбой, с одесной и с левой
слиянием с природой или с девой
и башней слов!

Дух-исцелитель!
Я из бездонных мозеровских блюд
так нахлебался варева минут
и римских литер,
что в жадный слух,
который прежде не был привередлив,
не входят щебет или шум деревьев -
я нынче глух.

О нет, не помощь
зову твою, означенная высь!
Тех нет объятий, чтоб не разошлись
как стрелки в полночь.
Не жгу свечи,
когда, разжав железные объятья,
будильники, завернутые в платья,
гремят в ночи!

И в этой башне,
в правнучке вавилонской, в башне слов,
все время недостроенной, ты кров
найти не дашь мне!
Такая тишь
там, наверху, встречает златоротца,
что, на чердак карабкаясь, летишь
на дно колодца.

Там, наверху -
услышь одно: благодарю за то, что
ты отнял все, чем на своем веку
владел я. Ибо созданное прочно,
продукт труда
есть пища вора и прообраз Рая,
верней – добыча времени: теряя
(пусть навсегда)

что-либо, ты
не смей кричать о преданной надежде:
то Времени, невидимые прежде,
в вещах черты
вдруг проступают, и теснится грудь
от старческих морщин; но этих линий -
их не разгладишь, тающих как иней,
коснись их чуть.

Благодарю...
Верней, ума последняя крупица
благодарит, что не дал прилепиться
к тем кущам, корпусам и словарю,
что ты не в масть
моим задаткам, комплексам и форам
зашел – и не предал их жалким формам
меня во власть.

___

Ты за утрату
горазд все это отомщеньем счесть,
моим приспособленьем к циферблату,
борьбой, слияньем с Временем – Бог весть!
Да полно, мне ль!
А если так – то с временем неблизким,
затем что чудится за каждым диском
в стене – туннель.

Ну что же, рой!
Рой глубже и, как вырванное с мясом,
шей сердцу страх пред грустною порой,
пред смертным часом.
Шей бездну мук,
старайся, перебарщивай в усердьи!
Но даже мысль о – как его! – бессмертьи
есть мысль об одиночестве, мой друг.

Вот эту фразу
хочу я прокричать и посмотреть
вперед – раз перспектива умереть
доступна глазу -
кто издали
откликнется? Последует ли эхо?
Иль ей и там не встретится помеха,
как на земли?

Ночная тишь...
Стучит башкой об стол, заснув, заочник.
Кирпичный будоражит позвоночник
печная мышь.
И за окном
толпа деревьев в деревянной раме,
как легкие на школьной диаграмме,
объята сном.

Все откололось...
И время. И судьба. И о судьбе...
Осталась только память о себе,
негромкий голос.
Она одна.
И то – как шлак перегоревший, гравий,
за счет каких-то писем, фотографий,
зеркал, окна, -

исподтишка...
и горько, что не вспомнить основного!
Как жаль, что нету в христианстве бога -
пускай божка -
воспоминаний, с пригоршней ключей
от старых комнат – идолища с ликом
старьевщика – для коротанья слишком
глухих ночей.

Ночная тишь.
Вороньи гнезда, как каверны в бронхах.
Отрепья дыма роются в обломках
больничных крыш.
Любая речь
безадресна, увы, об эту пору -
чем я сумел, друг-небожитель, спору
нет, пренебречь.

Страстная. Ночь.
И вкус во рту от жизни в этом мире,
как будто наследил в чужой квартире
и вышел прочь!
И мозг под током!
И там, на тридевятом этаже
горит окно. И, кажется, уже
не помню толком,

о чем с тобой
витийствовал – верней, с одной из кукол,
пересекающих полночный купол.
Теперь отбой,
и невдомек,
зачем так много черного на белом?
Гортань исходит грифелем и мелом,
и в ней – комок

не слов, не слез,
но странной мысли о победе снега -
отбросов света, падающих с неба, -
почти вопрос.
В мозгу горчит,
и за стеною в толщину страницы
вопит младенец, и в окне больницы
старик торчит.

Апрель. Страстная. Все идет к весне.
Но мир еще во льду и в белизне.
И взгляд младенца,
еще не начинавшего шагов,
не допускает таянья снегов.
Но и не деться
от той же мысли – задом наперед -
в больнице старику в начале года:
он видит снег и знает, что умрет
до таянья его, до ледохода.

март – апрель 1970