совпадения не случайны, действующие лица не выдуманы
– Пересмешник.
– ?
– Пересмешник. Зовут меня так.
– Сойка, что ли? – усмехнулся хозяин, открывая дверь шире и обнаруживая этим пистолет в руке, которая была не видна до этого.
– Это кино уже все знают. Будут еще варианты?
– Еще, говорят, тебя убивать нельзя, ибо грех. – человек с пистолетом поднял дуло.
– Слишком общо, я б сказал, хотя... Ну, давай, еще немного, чтоб у меня все сомнения рассеялись.
– Харпер Ли.
– Фу, как «в лоб». А так славно играли. Обыграл бы Глазастика как-нибудь... На крайняк Аттикуса (вот прикольное имя-то!). Но, с другой стороны, книжки читаешь – это похвально. Ладно, если закончили…
– Не, не закончили, ты еще «в лоб» хотел, – человек с пистолетом клацнул предохранителем, но в ту же секунду пулю в лоб получил именно он. Его лицо еще успело удивиться, широко открыв глаза, но души в глазах уже не было. Тело постепенно стало заваливаться назад и грузно рухнуло на пол. В шум падения, в самую его серединку, начинкой проник чистый звук ломающейся тяжелой вазы. Это раскололся череп, и голова оказалась в центре увеличивающегося красного ореола.
– Не, ни разу не ангел, – сам для себя произнес Пересмешник. И тут же добавил: – А я бы зашел через Трумена Капоте. Всегда диву давался, как это сложилось, что в маленьком американском городишке одновременно родились два классных и абсолютно разных писателя. К тому же, они еще и дружили «с горшка»! Можно было еще и Пулитцеровку обыграть. Черт, да полно интересных заходов на тему было! В общем, поторопился ты, дятел, мог еще пожить немного.
Перешагнув труп, Пересмешник вошел в квартиру, проверил, что там никого нет, снова перешагнул через труп и вышел.
– Интересно все же, «перешагнуть» или «перешагнуть через»? Как правильней? – думал он уже в лифте, – а ведь у меня целых две профессиональные деформации. Кстати, не забыть бы – завтра я в большой аудитории читаю. А потом Джек просил помочь ему с Мильтоном.
***
Три чашки кофе и полпачки сигарет родили пару неплохих идей, и сценарий, скрипя, сдвинулся с мертвой точки. А, может, все же это четыре месяца размышлений, проб и ошибок способствовали прорыву. Так или иначе к вечеру стал вырисовываться план приличного комикса… Роджер потянулся и встал, наконец, из-за стола.
Сейчас уже ясно – все снова получится. Некоторые эпизоды вспыхивали в голове мгновенно и сразу просились в оцифровку. Роджер посмотрел в панорамное окно. Да, дом в Беверли-Хиллз не для ночной панорамы. Холмы пока не подсвечивают… Бурбон или чупа-чупс? Пожалуй, на ночь пить не буду – и так голова болит.
Он вернулся к ноутбуку, перешел к началу текста, улыбнулся и вставил новый лист. Посередине крупным шрифтом написал: «Киллер по вызову». А в правом верхнем углу гораздо более мелко: «Моему другу Квентину посвящается».
Провинция справляет Рождество.
Дворец Наместника увит омелой,
и факелы дымятся у крыльца.
В проулках - толчея и озорство.
Веселый, праздный, грязный, очумелый
народ толпится позади дворца.
Наместник болен. Лежа на одре,
покрытый шалью, взятой в Альказаре,
где он служил, он размышляет о
жене и о своем секретаре,
внизу гостей приветствующих в зале.
Едва ли он ревнует. Для него
сейчас важней замкнуться в скорлупе
болезней, снов, отсрочки перевода
на службу в Метрополию. Зане
он знает, что для праздника толпе
совсем не обязательна свобода;
по этой же причине и жене
он позволяет изменять. О чем
он думал бы, когда б его не грызли
тоска, припадки? Если бы любил?
Невольно зябко поводя плечом,
он гонит прочь пугающие мысли.
...Веселье в зале умеряет пыл,
но все же длится. Сильно опьянев,
вожди племен стеклянными глазами
взирают в даль, лишенную врага.
Их зубы, выражавшие их гнев,
как колесо, что сжато тормозами,
застряли на улыбке, и слуга
подкладывает пищу им. Во сне
кричит купец. Звучат обрывки песен.
Жена Наместника с секретарем
выскальзывают в сад. И на стене
орел имперский, выклевавший печень
Наместника, глядит нетопырем...
И я, писатель, повидавший свет,
пересекавший на осле экватор,
смотрю в окно на спящие холмы
и думаю о сходстве наших бед:
его не хочет видеть Император,
меня - мой сын и Цинтия. И мы,
мы здесь и сгинем. Горькую судьбу
гордыня не возвысит до улики,
что отошли от образа Творца.
Все будут одинаковы в гробу.
Так будем хоть при жизни разнолики!
Зачем куда-то рваться из дворца -
отчизне мы не судьи. Меч суда
погрязнет в нашем собственном позоре:
наследники и власть в чужих руках.
Как хорошо, что не плывут суда!
Как хорошо, что замерзает море!
Как хорошо, что птицы в облаках
субтильны для столь тягостных телес!
Такого не поставишь в укоризну.
Но может быть находится как раз
к их голосам в пропорции наш вес.
Пускай летят поэтому в отчизну.
Пускай орут поэтому за нас.
Отечество... чужие господа
у Цинтии в гостях над колыбелью
склоняются, как новые волхвы.
Младенец дремлет. Теплится звезда,
как уголь под остывшею купелью.
И гости, не коснувшись головы,
нимб заменяют ореолом лжи,
а непорочное зачатье - сплетней,
фигурой умолчанья об отце...
Дворец пустеет. Гаснут этажи.
Один. Другой. И, наконец, последний.
И только два окна во всем дворце
горят: мое, где, к факелу спиной,
смотрю, как диск луны по редколесью
скользит и вижу - Цинтию, снега;
Наместника, который за стеной
всю ночь безмолвно борется с болезнью
и жжет огонь, чтоб различить врага.
Враг отступает. Жидкий свет зари,
чуть занимаясь на Востоке мира,
вползает в окна, норовя взглянуть
на то, что совершается внутри,
и, натыкаясь на остатки пира,
колеблется. Но продолжает путь.
январь 1968, Паланга
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
