Путь на работу у Леонида Салазкина отличался своей неизменностью. Вначале приходилось огибать две похожие друг на друга, как близнецы братья, высотки, потом пересекать на перекрестке двухполосное шоссе, за которым почти сразу высилась железнодорожная насыпь с уходившими в обе стороны в неизвестные дали рельсами, намертво связанными с пропитанными креозотом шпалами, а дальше… Правда, для последующего повествования остаток пути не имеет никакого значения, хотя как сказать.
В общем, в один прекрасный день… Впрочем, нет, прекрасным назвать его язык не поворачивается. Прикиньте сами, едва Салазкин пересек шоссе, путь ему преградил товарный поезд. Не долго думая Леонид, пока над его головой грохотали вагоны, пошел себе вдоль насыпи, из-за чего на работу путь его пролег по другому маршруту. И что же?
Приходит он в цех, и мастер вместо того, чтоб сказать доброе утро или, на худой конец, обычное здрасте, встречает его отборным матом, из которого толком понять ничего невозможно, одно совершенно ясно Салазкин крупно в чем-то проштрафился.
Неизвестностью, впрочем, Леонид мучился недолго. Оказалось, что накануне, доводя до нужного размера партию лекал, он перепутал допуска: вместо плюсового выполнил контрольную поверхность в минус. Брак был позорным и безотменным.
Откровенно говоря, матерная брань мастера мало тронула Салазкина. Она не зашла в глубь сознания, а скользнула по касательной - уж очень сильное удивление присутствовало в чувствах. Ведь, как ни крути, трудно было Леониду найти себе место из-за мысли, как на него, слесаря-инструментальщика пятого разряда, нашла эдакая нелепая заморочка. Не мальчик вроде – сороковник перешагнул, не какой-то там желторотый сосунок, а умудренный жизненными невзгодами матерый мужчина, начинавший уже испытывать тягости кризиса среднего возраста, правда, пока еще без тотальной его смысловой девальвации, и вдруг такую промашку учудить. Если б хоть спьяну, а то ведь трезвым как стеклышко был. Как затмение нашло. Словом, имелась причина от чего весь день прибывать в подавленном настроении.
Возникшей, казалось бы, на ровном месте загвоздки объяснение нашлось только поздним вечером, когда Леонид забрался в постель, чтобы выспаться в преддверии нового рабочего дня.
Едва он смежил глаза, тут же, как по мановению волшебной палочки, всё вдруг в одночасье яснее ясного сделалось, как если бы он, наконец, заглянул смело в пропасть, в которой заведомо нет дна. Прям-таки будто пелена с глаз спала. Сразу ведь можно было скумекать, что несусветную глупость совершил он, когда изменил утром испытанный временем маршрут на работу. «Икебана, твою мать, - восторженно выругался про себя Салазкин. – Просто как оказалось на деле, аж дух захватывает. Ой, как не любит судьба, когда вмешиваемся в ее дела со своими хотелками». Ну, уж теперь, пересечет ему товарняк дорогу, он искать обходных путей не станет – переждет, когда прогрохочет мимо последний вагон, и пойдет проверенной годами дорогой, а то, чуть искривил силовые линии судьбы, пожалте бриться, – реальность мигом сделала счет один один.
Еще он подумал, что давно бы пора догадаться об этом. Вот ведь три года подряд когда-то пытался поступать в институт и всякий раз срезался на первом же вступительном экзамене.
Так и не сподобилось стать инженером. На роду, выходит, написано быть слесарем. Спорить с долей своей гиблое дело, только время терять и здоровье - все равно настоит на своем она.
И настолько Салазкин увлекся своими раздумьями, что, когда на ум ему пришла, неизвестно с какого перепуга, покойная бабка по отцовской линии, скрупулезно почитавшая разного рода святых, переключился с энтузиазмом на церковные дела.
Вот, скажем, богоугодность. Кто ее определяет? Служители культа, а они тоже люди, и что у кого из них на уме иди знай. Ушлый они народ попы. У них заморочек, что собак нерезанных: какой кто приход заполучит или там продвижение по служебной лестнице… Или взять, накройняк, как святых они себе выбирают. Ошибиться им – нечего делать. А ведь чего проще пройди с полсотни шагов по воде, будто по соху и народ тебе сам с ходу святым объявит. Церковником деваться тогда некуда будет, как миленькие запишут в праведники.
«Экий плюрализм у меня нынче в мыслях», - подивился Салазкин и даже почуял некую надежную мистическую связь меж праведниками и сегодняшними событиями. «Э-э-эх, - восхитился он, - плотно-то как все переплетено», - и спохватился тут же, утром рано вставать, а ночь не резиновая - выспаться не успеешь.
Однако обстоятельность потребовала подвести итог пертурбациям прошедшего дня, и он не придумал ничего лучшего, как дать себе торжественно слово, что теперь-то наученный горьким опытом ни под каким видом он никогда не изменит безопасный маршрут на работу и, заключив, усмехнувшись: «С кем-кем, а с эдакой проказницей судьбой спорить никакого резона нет. Ей перекроить ход событий раз плюнуть, и не хрен тут умничать», - заснул, наконец, безмятежным сном.
Меня преследуют две-три случайных фразы,
Весь день твержу: печаль моя жирна...
О Боже, как жирны и синеглазы
Стрекозы смерти, как лазурь черна.
Где первородство? где счастливая повадка?
Где плавкий ястребок на самом дне очей?
Где вежество? где горькая украдка?
Где ясный стан? где прямизна речей,
Запутанных, как честные зигзаги
У конькобежца в пламень голубой, —
Морозный пух в железной крутят тяге,
С голуботвердой чокаясь рекой.
Ему солей трехъярусных растворы,
И мудрецов германских голоса,
И русских первенцев блистательные споры
Представились в полвека, в полчаса.
И вдруг открылась музыка в засаде,
Уже не хищницей лиясь из-под смычков,
Не ради слуха или неги ради,
Лиясь для мышц и бьющихся висков,
Лиясь для ласковой, только что снятой маски,
Для пальцев гипсовых, не держащих пера,
Для укрупненных губ, для укрепленной ласки
Крупнозернистого покоя и добра.
Дышали шуб меха, плечо к плечу теснилось,
Кипела киноварь здоровья, кровь и пот —
Сон в оболочке сна, внутри которой снилось
На полшага продвинуться вперед.
А посреди толпы стоял гравировальщик,
Готовясь перенесть на истинную медь
То, что обугливший бумагу рисовальщик
Лишь крохоборствуя успел запечатлеть.
Как будто я повис на собственных ресницах,
И созревающий и тянущийся весь, —
Доколе не сорвусь, разыгрываю в лицах
Единственное, что мы знаем днесь...
16 января 1934
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
