До того, как я встретил ее в пронзительно прямом коридоре конструкторского бюро, воочию мне таких красивых девушек не доводилось видеть. Потом окольными путями я узнал, что ее зовут Саша Бутенко, что она старше меня на два года и работает чертежницей в соседнем отделе.
Долгое время больше, чем что-либо мне хотелось завязать с ней знакомство, но я был в совершенном неведении, как подступиться к ней. Да и как могло быть иначе? При полном своем невежестве в отношениях с женщинами, я нарисовал у себя в воображении, будто Саша – это паллиатив рутиной обыденности в унылой череде дней.
О себе в ту пору я, пожалуй, скажу строчкой из поэтического стретчинга одного из питомцев муз начала прошлого века: «Юноша бледный со взором горящим…» К этому стоит прибавить некоторые подробности.
В тот год не случилось мне без запинки трансформироваться из мало чем примечательного школяра в бедового студента. Увы, не добрал баллов на приемных экзаменах в институт. Посему пристроен я был, благодаря связям отца, чертежником в конструкторское бюро расположенного неподалеку от нашего дома оборонного завода.
Знакомство с Сашей в контексте того, что мы, как бы по душам, недолго поговорили с ней, произошло при следующих обстоятельствах.
Как пел во времена оны всенародно чтимый автор-исполнитель собственных песен, «в те времена далекие, теперь почти былинные» по знаменательным датам во всех мало-мальски респектабельных организациях, или считавших себя такими, проводились торжественные собрания, официоз которых полагалось скрашивать художественной самодеятельностью.
Желающих блистать на сцене в отделе, где я работал, нашлось немного. По этому случаю подрядили меня, как самого юного и безответного.
Петь с моим голосом – значит испытывать на крепость чужие нервы. Все что я смог предложить организаторам концерта – это прочесть со сцены чужие стихи с патриотическим подтекстом. Так, во всяком случае, тогда и не только мне, а многим казалось должна была звучать чего-нибудь стоящая поэзии.
Нельзя сказать, чтобы я был в восторге от неожиданного поручения, но, не успев осознать еще свое место в конструкторском коллективе, возражать постеснялся, и тут на первой же репетиции вижу среди доморощенных артистов Бутенко Сашу.
Ее подрядили на участие в спектакле. От самой пьесы в памяти у меня осталось немного. Помню лишь, что она была одноактной и донельзя короткой. Думаю, незачем объяснять, почему не запомнилось мне ее содержание. Для меня тогда не суть важно было и кого Саша представляла на подмостке заводского дома культуры. Довольно и того, что я мог очароваться ею из зала, не привлекая к себе чужого внимания.
Казалось бы, вот он удобный случай приложить некоторое усилие и завязать, якобы случайно, какой-никакой разговор с предметом, до той поры безмолвного, обожания. Однако едва ли бы я отважился заговорить с ней первым, искренне полагая, что при ее-то феерической внешности, где я и где она.
Тем не менее знакомство состоялось. К моему удивлению, его инициатором стала сама Саша. В какой-то момент я неожиданно оказался с ней лицом к лицу в одном из коридоров закулисья. Прежде чем мне удалось сообразить что-нибудь, она спросила:
- Зажигалка есть?
Само собой я тут же в карман, но Саша остановила:
- Идем покурим, где никто не мешает, - и повела меня каким-то коридорным закоулком, а потом вверх на утлую лестничную площадку с приземистой чердачной дверью.
Мы закурили, и Саша сказала:
- Егоров вконец замучил и то ему не так, и это не годится…
- Кто это?
- Инженер наш. Спектакль он ставит – возомнил себя великим режиссером.
Потом без всякого перехода она поведала мне о своем отце, как тот умело наставляет ее на путь праведный, и, будто давным-давно между нами установились, как минимум, приятельские отношения, рассказала о старинном ухажере, некоем гитаристе из какой-то полуподпольной музыкальной группы.
Словом, чем дальше, тем отчетливей наш разговор скатывался к тому, что один мой знакомый, большой любитель высказываться о чужих делах с презрительной хлесткостью, называл «абнакновенным». Ну, теперь-то я точно знаю, что она говорила не со мной, а с тем конгруэнтным ей человеком иной гендерной идентичности, которого ей хотелось бы видеть на моем месте.
Тогда же мне мало-помалу начало казаться, что на все ее слова нанесен глянец, который обожают наводить женщины на самые посредственные свои поступки, специально вот для таких бесед с противоположным полом. При этом она всерьез рассчитывала вовлечь меня в беседу, в которой я не видел никакого смысла.
Нынче никак не вспомнить, как и чем завершился наш первый, он же последний, прямо скажем, не очень-то складный разговор. В результате, пересекаясь с ней потом в локациях завода, я старательно изображал на лице озабоченность и, торопливо поздоровавшись, спешил проскочить мимо - сама мысль, что она опять заговорит со мной, приводила в немалое замешательство. Одним словом, знакомство с ней мало-помалу обрело все признаки затянувшейся бодяги.
Такая вот история. Собственно говоря, на этом месте самое время поставить точку. Остается разве только прибавить, что и сегодня, вспомню Сашу Бутенко и, стоит прикрыть мне глаза, она как живая предстает предо мной, а рядом с ней я «юноша бледный со взором горящим…»
Лукоморья больше нет, от дубов простыл и след.
Дуб годится на паркет, — так ведь нет:
Выходили из избы здоровенные жлобы,
Порубили те дубы на гробы.
Распрекрасно жить в домах на куриных на ногах,
Но явился всем на страх вертопрах!
Добрый молодец он был, ратный подвиг совершил —
Бабку-ведьму подпоил, дом спалил!
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
Здесь и вправду ходит кот, как направо — так поет,
Как налево — так загнет анекдот,
Но ученый сукин сын — цепь златую снес в торгсин,
И на выручку один — в магазин.
Как-то раз за божий дар получил он гонорар:
В Лукоморье перегар — на гектар.
Но хватил его удар. Чтоб избегнуть божьих кар,
Кот диктует про татар мемуар.
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
Тридцать три богатыря порешили, что зазря
Берегли они царя и моря.
Каждый взял себе надел, кур завел и там сидел
Охраняя свой удел не у дел.
Ободрав зеленый дуб, дядька ихний сделал сруб,
С окружающими туп стал и груб.
И ругался день-деньской бывший дядька их морской,
Хоть имел участок свой под Москвой.
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
А русалка — вот дела! — честь недолго берегла
И однажды, как смогла, родила.
Тридцать три же мужика — не желают знать сынка:
Пусть считается пока сын полка.
Как-то раз один колдун - врун, болтун и хохотун, —
Предложил ей, как знаток бабских струн:
Мол, русалка, все пойму и с дитем тебя возьму.
И пошла она к нему, как в тюрьму.
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
Бородатый Черномор, лукоморский первый вор —
Он давно Людмилу спер, ох, хитер!
Ловко пользуется, тать тем, что может он летать:
Зазеваешься — он хвать — и тикать!
А коверный самолет сдан в музей в запрошлый год —
Любознательный народ так и прет!
И без опаски старый хрыч баб ворует, хнычь не хнычь.
Ох, скорей ему накличь паралич!
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
Нету мочи, нету сил, — Леший как-то недопил,
Лешачиху свою бил и вопил:
– Дай рубля, прибью а то, я добытчик али кто?!
А не дашь — тогда пропью долото!
– Я ли ягод не носил? — снова Леший голосил.
– А коры по сколько кил приносил?
Надрывался издаля, все твоей забавы для,
Ты ж жалеешь мне рубля, ах ты тля!
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
И невиданных зверей, дичи всякой — нету ей.
Понаехало за ней егерей.
Так что, значит, не секрет: Лукоморья больше нет.
Все, о чем писал поэт, — это бред.
Ну-ка, расступись, тоска,
Душу мне не рань.
Раз уж это присказка —
Значит, дело дрянь.
1966
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
